Текст песни Иосиф Бродский. - Нобелевская лекция. часть 2

Исполнитель: Иосиф Бродский.
Название песни: Нобелевская лекция. часть 2
Дата добавления: 11.10.2017 | 16:15:11

Просмотров: 6
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным

На этой странице находится текст песни Иосиф Бродский. - Нобелевская лекция. часть 2, а также перевод песни и видео или клип.

Если искусство чему-то и учит (и художника – в первую голову), то именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней – и наиболее буквальной – формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности – превращая его из общественного животного в личность. Многое можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную – но не стихотворение, скажем, Райнера Марии Рильке. Произведения искусства, литературы в особенности и стихотворение в частности обращаются к человеку тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения. За это-то и недолюбливают искусство вообще, литературу в особенности и поэзию в частности ревнители всеобщего блага, повелители масс, глашатаи исторической необходимости. Ибо там, где прошло искусство где прочитано стихотворение, они обнаруживают на месте ожидаемого согласия и единодушия – равнодушие и разноголосие, на месте решимости к действию – невнимание и брезгливость. Иными словами, в нолики, которыми ревнители общего блага и повелители масс норовят оперировать, искусство вписывает "точку-точку-запятую с минусом", превращая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но человеческую рожицу.
Великий Баратынский, говоря о своей Музе, охарактеризовал ее как обладающую "лица необщим выраженьем". В приобретении этого необшего выражения и состоит, видимо, смысл индивидуального существования, ибо к необщности этой мы подготовлены уже как бы генетически. Независимо от того, является человек писателем или читателем, задача его состоит в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь, ибо она у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чем все это кончается. Было бы досадно израсходовать этот единственный шанс на повторение чужой внешности, чужого опыта, на тавтологию – тем более, что глашатаи исторической необходимости, по чьему наущению человек на тавтологию эту готов согласиться, в гроб с ним вместе не лягут и спасибо не скажут.
Язык и, думается, литература – вещи более древние, неизбежные, долговечные, чем любая форма общественной организации. Негодование, ирония или безразличие, выражаемое литературой по отношению к государству, есть, по существу реакция постоянного, лучше сказать – бесконечного, по отнощению к временному, ограниченному. По крайней мере до тех пор, пока государство позволяет себе вмешиваться в дела литературы, литература имеет право вмешиваться в дела государства. Политическая система, форма общественного устройства, как всякая система вообще, есть, по определению, форма прошедшего времени, пытающаяся навязать себя настоящему (а зачастую и будущему) и человек, чья профессия язык, последний, кто может позабыть об этом. Подлинной опасностью для писателя является не только возможность (часто реальность) преследований со стороны государства, сколько возможность оказаться загипнотизированным его, государства, монструозными или претерпевшими изменения к лучшему – но всегда временными – очертаниями.
Философия государства, его этика, не говоря уже о его эстетике – всегда "вчера"; язык, литература – всегда "сегодня" и часто – особенно в случае ортодоксальности той или иной системы даже и "завтра". Одна из заслуг литературы и состоит в том, что она помогает человеку уточнить время его существования, отличить себя в толпе как предшественников так и себе подобных, избежать тавтологии, то есть участи известной под почетным названием "жертвы истории". Искуство вообще и литература в частности тем и замечательно, тем и отличаются от жизни, что всегда бежит повторения. В обыденной жизни вы можете рассказать один и тот же анекдот трижды и трижды, вызвав смех оказаться душою общества. В искусстве подобная форма поведения именуется "клише". Искусство есть орудие безоткатное и развитие его определяется не индивидуальностью художника, но динамико If art teaches something (and the artist - first of all), then it is the particular of human existence. Being the most ancient - and most literal - form of private entrepreneurship, it willingly or unwittingly encourages in a person precisely his sense of individuality, uniqueness, isolation - transforming him from a social animal into a person. Much can be divided: bread, bed, beliefs, beloved - but not a poem, say, Rainer Maria Rilke. Works of art, literature in particular and the poem in particular appeal to a man tet-a-tet, entering into direct relations with him without intermediaries. For this reason, art in general, literature in particular, and poetry in particular, are jealous of the common good, the masters of the masses, the heralds of historical necessity. For where the art has passed where the poem is read, they find in the place of the expected consent and unanimity - indifference and disagreement, in place of determination to action - inattention and disgust. In other words, in artifacts, by which the zealots of the common good and the rulers of the masses strive to operate, art writes a "point-to-point-comma with a minus", transforming each toe into a not always attractive but human face.
The great Baratynsky, speaking of his Muse, described her as having "a face of an unimportant expression." In the acquisition of this unimportant expression and, apparently, is the meaning of individual existence, for to the uniqueness of this we are already prepared, as it were, genetically. Regardless of whether a person is a writer or a reader, his task is to live his own, rather than imposed or prescribed from outside, even the most noblely looking life, for she has only one of us, and we know well what it all ends. It would be unfortunate to spend this single chance to repeat another's appearance, someone else's experience, to tautology - especially since the heralds of historical necessity, by whose instinct the person is ready to agree to a tautology, will not lie down together with him and thank you.
Language and, I think, literature - things are more ancient, inevitable, durable than any form of social organization. The indignation, irony or indifference expressed by literature in relation to the state is, in essence, the reaction of a constant, better to say - infinite, in relation to a temporary, limited. At least until the state allows itself to interfere in the affairs of literature, literature has the right to interfere in the affairs of the state. The political system, the form of the social system, like any system in general, is, by definition, the form of the past tense, trying to impose itself on the present (and often the future) and the person whose profession is the language, the last one who can forget about it. The real danger to the writer is not only the possibility (often reality) of persecution by the state, but rather the possibility of being hypnotized by his state, monstrous or undergoing changes for the better - but always temporary - outlines.
The philosophy of the state, its ethics, not to mention its aesthetics - is always "yesterday"; language, literature is always "today" and often - especially in the case of the orthodoxy of a particular system, even "tomorrow." One of the merits of literature is that it helps a person to clarify the time of his existence, to distinguish himself in the crowd as predecessors and to his own kind, to avoid tautology, that is, fate known under the honorary title of "victims of history". Art in general and literature in particular, and themes are wonderful, so they differ from life, which always runs repetition. In everyday life you can tell the same anecdote three times and thrice, causing laughter to be the soul of society. In art, this form of behavior is called a "cliché". Art is a weapon recoilless and its development is not determined by the individuality of the artist, but the dynamics