Лёха Никонов все тексты (слова) песен, переводы, видео, клипы

...или по финскому радио слушать музыку из страны, где
Шлюха стоит всего лишь доллар, солнце всегда и везде,
Не то что здесь - оно вроде и притворяется солнцем,
Даже, блядь, светит сквозь облака,
Только от этого света холодно, ни фига не тепло,
А, блядь, холодно, холодно, ХОЛОДНО! Просто жуть,
Спрятаться в тёплой кухне, курнуть
И по финскому радио слушать музыку регги.

Четыре ночи. Сидит в углу
глаза горят под чёрной чёлкой,
не знаю точно, как зовут,
она похожа на ребёнка,
она похожа на Мадонну Джотто,
ту, что хвалил Вазари,
с ней рядом сидят пацаны
и о чём-то усердно базарят,

На небе розовый лак.
Я еду без повода
в метро, которое разноцветный червяк
во внутренностях города.
Я мечтаю о том, что неплохо бы
обзавестись пистолетом…
То есть, каждому настоящему поэту
я бы выдавал по пистолету!

А истины просты!
Всем хочется покоя,
любви и красоты
и чё-нибудь такое.
Молчания толпы,
сияния заката,
бумажные листы
и роковую дату.

Атеизм и прокладки “олл вэйз” -
это суперкомфорт!
Очередной мак-дональдс
пихают в открытый рот.
Когда подыхают с голода,
потому что нельзя работать -
свастика это знак доллара
на пропагандистских банкнотах.

*Ах, возьми меня с собой*
Ах, возьми меня с собой туда, где лето
Где темно-синий прибой стонет в объятиях ветра
Туда, где можно трахать, кого попало
Курить траву и ничего не делать
Туда, где небо огромное одеяло
Как будто разрисовано мелом
Куда Ментов вообще не пускают

Ах, возьми меня с собой
туда, где лето,
туда где тёмно-синий прибой
стонет в объятиях ветра.
Туда, где можно трахать кого попало,
курить траву и ничего не делать,
туда где небо огромное одеяло
как будто разрисовано мелом.

Ах, если бы нас не держали
на вечном прицеле
оптической винтовки неба.
Правила уничтожения работают.
Такие мирные эти прохожие.
Вы бы увидели их рожи,
искажённые температурой солнца и
верою в бессознательную силу любви.

из поэмы «Макбет»

Бирманский лес весь красный от листвы,
Как ведьмы предсказали - движется.
И движется на замок.
Хватит фальши!
Так обнажаются в предсмертии ноли
И видно всё, что было недоступно раньше.

в грязные праздники
небо кровавится
сгустком бордовых туч.
тянется, льётся, плавится
еле заметный луч;
врывается в гул прилива
и попадает точно
туда, где сердце залива

В одиннадцать вечера события ускорились.
Очередная страница была перевёрнута.
Я понял, что снова стою у стенки.
Градусник показывал диалектику холода
без всякой оценки.
Влюблённые пытали друг друга
в далёких, глухих комнатах.
Им была необходима разлука,

В середине у жизни
Я видел синий забор -
Подростки прибили к нему рыжую кошку.
Она была похожа на огонь.
Соборы и церкви висели в воздухе,
Подсвеченные её глазами
И прожекторами.
Я начал блевать.

разве всё это было зря?
расскажи, как прошедшей ночью
белым ужасом декабря
зима начала морочить
нашу жизнь. убивая всё,
жадная до гололёда.
только запомни; она
подохнет через полгода.

Весна опять наебала;
Вместо тепла - холод.
Моя авторучка застыла
меня окружает город.
Трава, которая имела глупость вылезти,
выглядит лицемерным вызовом
уже подыхающей зиме.
Машины едут в сторону центра,

Виселица.

Куда идёшь прохожий, стой.
О, погляди на нас.
Свободы выбор роковой
нас выставил на эшафот и на показ,
но мы висим в мешках и знаем,
что всё, что делали - не зря.

В конце концов, всё это должно было закончиться... рано или поздно... Ночью или днём, утром или вечером, вчера или завтра...а может уже сегодня...Главное - не оглядываться. Молчать. Пусть хоть это продлится полжизни. Представляю себе... Всё это отродье, окружившее меня...что-то орут, перебивая друг друга...у одних томик Ахматовой под мышкой, у других "Майн Кампф"...Ебаны в рот!.. Кто он такой? Наша интеллигенция его не знает. Считает себя поэтом? Пусть покажет справку! Или аттестат! Самое главное понимать, что мы имеем дело с законченным подонком и наркоманом... - О, здесь не должно быть никаких недоразумений - речь идёт только о действительном...правда в не совсем привычном для вас понимании... А что касается подмены - мы проживаем жизнь и сами осознаём лишь некий дробящиёся процент... Остальные девяносто девять процентов недоступны сознанию...значит, и сборник без сознания...и без времени...на глазах у хуй знает кого... Да постойте же. Послушайте! Полифония взорванного времени! Куски реальности, бьющие по вискам...Я их видел... - О! А мы, типа, не видели? По какому праву? Он охуел!.. - Спать по ночам я не мог, как, впрочем, и жить, но делал и то, и другое, считая своей честью противостоять подлой гнусности существования... этой блевотной хуйне, которую нам суют, выдавая за жизнь, но я-то знал, что настоящая действительность - это только слова... - Ну конечно! Слова! Причём, стопроцентно его слова!.. - Именно так!.. Нелепая ситуация, в которой я оказался, в определённом смысле ставила меня в выигрышное положение - я всё больше убеждался в смехотворной последовательности причинных связей...при этом я не мог не удивляться спокойствию всех остальных...скажем, почти всех! Несколько настоящих поэтов в этом сомнамбулическом, наполненном миллиардами кукол балагане лишь подчёркивали его несостоятельность. Это было отвратительно...Их ублюдочная спесь, уверенность в собственном существовании...Что мне оставалось делать?... - Вы посмотрите, он уже вылил на нас целый ушат помоев!!! Полагаю, это от недостатка образования и, конечно, от детских комплексов...Зигмунд Фрейд в одной своей статье - Ну уж нет! Это моя книжка и Фрейда можешь в жопу себе запихать, так вот, я продолжаю...Что мне оставалось делать? Я мог предложить только своё отчаяние, надежду, любовь, а, главное, изменить движение времени, прямо здесь...в этом тексте...пустить читателя в процесс написания, а затем прямо сюда - в сборник - Да нахуй надо! Твоё место в наркологической клинике! Ты охуел, я хочу приключений, сюжета, ну конечно, немного приправленного умняком, вот Мурака... - Представьте, как прямо сейчас из этого листа бумаги вылетает булыжник. Прямо в лоб! И, честное слово, я считаю, что этого мало... - Надо бы ещё подбавить всякого рода сексухи, извращённого уродства, знаете, читатели это любят... - Хуяк! Ещё один булыжник! Во! Мерзкий ублюдок получил своё...так и надо - завязывать с бумажными эмоциями... - Постойте, я что-то не понимаю...О чём этот поэтишка трендит?... Он чё, думает, что будет нам угрожать, позорить, и мы должны это всё читать дальше?... - Ха! Так не читайте!...Ну...что же вы?... Стихи важнее... Съебали? Остались только мы? Я, правда, не совсем уверен...но продолжим! Мне предъявили все! От ментов и барыг до ангелов и журналюг, от сопливых, фригидных институток до очкастых завсегдатаев гостевух, от критиканствующих маргиналов до филологических грамотеев. Ну что же, давайте...Хуярьте! Меня уже не удивишь! Я то давно понял, что поэт, претендующий на реализм, - рано или поздно окажется по уши в дерьме! Примеров сколько угодно...читайте сборник... Кого вы слушаете? Он же торч! Стопроцентный наркот! Он вмазывается героином, джефом, кислотой, феном, барбитуратами, транквилизаторами, методоном... Я даже слышала, что он пьёт мочу девственниц по утрам...А что? Он ведь, типа, поэтом себя считает, типа, позволено всё...он ёбнутый! А мы разбираемся, о чём говорим...Как никак, а Акунина и Коэльо почитываем... Знаем соврем

Вот ночь и белые фонари,
как декорация для любви.
Вот зашторенное окно.
В него не посмотришь, оно
закрыто цветной занавеской.
Вот белая, тонкая леска –
дым заводской трубы.
Качаются тихо столбы,

Вышел мусор из тумана,
Спрятал пистолет.
Деньги, дурь и документы -
У меня их нет
Обыск, мат, луна за домом,
Разве было не всегда...
Снова молния и громы
Упадут на города

Давай учи меня терпению
Своими жалкими словами,
Но в эту ночь, уже последнюю,
Апрель закружится над нами.
И ты и я, мы одинаковы
Перед сиянием весны
И все, что раньше было сказано,
Не стоит этой тишины.

... значит просто не надо верить
и загадывать в октябре.
два ноля разорвали время,
отражаясь в календаре.
потому что не надо слушать
рёв дождя (это всё пиздёж),
всё равно мы его задушим
или пустим под финский нож.

Девочка смотрит в разбитые стёкла,
От слёз тетрадка совсем размокла.
Приходят подруги, зовут гулять...
Девочке хочется спать.
Она одевает ночную рубашку
(За ней наблюдают, глаза нараспашку,
Медведи, куклы, сиамский кот).
На улицах ветер целуется в рот

Девочка шла вдоль дороги.
Её обгоняли машины.
Она могла трахнуться с кем угодно
и всё равно была чистая.
Её снам позавидовал каждый,
если бы мог их увидеть.
В придорожном кафе она пила водку
с водителями грузовиков,

Дело поэта писать стихи,
и если внимательно перечтёте
“технику быстрого письма”,
вы там найдете
некий смысловой сдвиг,
иррациональное место…где-то в середине
и если вам действительно интересно:
- я видел какие-то огни и…

Гремит июль ударами грома,
мне это знакомо.
Ты в призрачном парке.
Здесь, недалеко, пройдя через арку
и набрав определённый код
можно попасть на чердак, где живу.
Год какой-то свиньи, год кентавра.
если честно - мне похуй.

Я проткнул свою руку шилом,
и теперь вся ладонь занемела
Я хотел чтобы было красиво
хоть и выглядит скверно
Пьяная мразь злорадствовала —
тоже мне горе!
А кровь текла по канализации
в Балтийское море.

Если ехать в метро до Автово,
развязав с героином и даже с мечтами, -
точный до того,
что самого тошнит от собственной точности.
Если же вы читали мои предыдущие сборники,
уважаемые товарищи в потёмках,
то понятней не стало,
а это значит, что жизнь много, много больше,

– Красный рот,
синие глаза,
чёрные волосы,
семьдесят стихотворений,
примерно столько же песен,
две-три статьи
в самиздатской прессе.
Изнасилования,

...ещё я добавил несколько слов
про то, что это уже любовь,
но не смотря ни на что
мы будем смеяться
вместе с начавшейся осенью.
Год после Бислана.
Мы стали ещё хуже и ко всему прочему
я кажется подцепил простуду.

За оскорбление величия,
за наркотические бредни,
за невозможное количество
стихов и песен - на колени!
Перед толпой или тираном...
Где жертва, где палач? Уволь!
Но на колени я не встану
перед крикливою толпой.

За оскорбления и величие,
За наркотические бредни,
За невозможное количество стихов и песен -
На колени!
Перед толпой или тираном.
Где жертва, где палач? уволь!
Но на колени я не встану
Перед крикливою толпой.

За подкладкой реальности
прячется что-то.
Смысл поэзии, вычислить что.
Говорят, это бессмысленно,
то есть о том,
что реальность это так много,
а мы её часть, неспособная
верить, любить, наблюдать этот круг,

... и всё-таки бывает такое:
луч солнца режет собою обои
пополам
и я сам,
и всё, что меня окружает,
превращаем секунды в года.
Нет, правда, бывает, что иногда
я верю в любовь, и твои жесты

В разбитые глаза завода,
В позор из розовых очков,
В толпу пытливого народа
Мечтателей и простаков,
Которые не знают сами,
Что держат на себе весь мир
Славянский. И терзают нами
Самодовлеющий кумир.

И пусть облака улетают по-прежнему,
и осень прогонит дождями лето,
я буду твердить кому бы то ни было,
что жизнь - это обморок для поэта.
Так русское слово стреляет в висок
согласной давно позабытого имени,
и перекошенный потолок
окрасится чёрным, вишнёвым, синим.

И пусть облака улетают по-прежнему,
И осень прогонит дождями лето,
Я буду твердить кому бы то ни было,
Что жизнь - это обморок для поэта.
Так русское слово стреляет в висок
Согласной давно позабытого имени,
И перекошенный потолок
Окрасится чёрным, вишнёвым, синим.

И раз не будет оправдания
За время сжатое в тетради,
За жизнь прожитую не правильно –
Я всё пошлю к ебаной матери.
Куда направлен вектор страха?
Какой от этих строчек толк?
Я не на привези собака,
Я не охотник и не волк,

Или по финскому радио слушать музыку из страны, где
шлюха стоит всего лишь доллар, солнце всегда и везде.
не то, что здесь. Оно вроде и
притворяется солнцем, даже, блядь, светит сквозь облака,
только от этого света холодно. ни фига
не тепло, а блядь холодно, холодно, холодно, холодно, просто жуть -
спрятаться в тёплой кухне, курнуть
и по финскому радио слушать музыку реггей

Имена давно известны,
Кто-нибудь начнёт.
Не спасут бронежилеты,
И охрана не спасёт
Не спасут косые стены,
Что видали столько драк.
Над кремлём еще завьется
Чёрный-чёрный флаг.

Имени не назову.
Ты, обычная девчонка -
только твоя слюна
сладкая, как сгущённое молоко.
Мона Лиза, конечно, блядь.
И про это стыдно не знать.
Давай!
Раздвигай свои ноги, глотай

Нет, это просто охуеть можно от такого начала! Полтора часа сижу и жду этого гадского пидара – Алексей, Вы не могли бы дать интервью для нашего крутого и музыкального журнала «Гнус»? –Да, пожалуйста, бля!...ну и хули! Где этот ссаный ебилка?...Нет!...Причем заметьте он сам назначил время… просил не опаздывать и даже имел наглость посоветовать мне сильно не накуриваться, чтобы мол, всё чин по чину, связно и понятно… – Знаете, Вы говорите как-то невнятно, вроде про одно, потом совсем на другое перескакиваете, и ещё…всё время цитируете каких-то забытых чудиков… наш журнал… молодёжи интересна Ваша жизнь, а не цитаты всяких умников. – Замечательно, блядь! Им интересна моя жизнь! Скажите, пожалуйста! Ну и где это гандон? Я бы уже давно забил на всю хуйню и отвалил из этого идиотского заведения (ах, я забыл - я сижу в одной местной забегаловке в центре – кафе «Финики»), но идти было действительно некуда. И ещё - меня размазало! Нет, в самом деле, размазало. Восемь таблеток релиума, косяк…ещё что-то –Ну, вот! Опять! Опять Вы про наркотики. Знаете, иногда кажется, что Вы гордитесь, что употребляете всякую дрянь. И в тексты суёте по делу и не по делу…Одни наркотики… И Вам не надоело ещё? –Ни хуя себе! Во даёт! Так сразу и не ответишь! Ну я… А чё ему сказать? Ещё неизвестно, что за тип? Может не журналюга никакой, а мент. У этих хуесосов на меня давно зуб заточен. Эти уроды только и ждут, чтобы я сорвался… А чё? Вычислили телефон, прикинулись газетчиками…с них, блядь, станется…потом…хуяк, пиздык!...ты ещё ничего не понял, а уже в камере! нефиг делать!.. А если он даже не мент, так, один хуй – журналюга! Ради красного словца… Не-е в пизду! Ничего вообще говорить не буду. – Знаете, Ваше молчание весьма красноречиво. Оно показывает нашей молодёжи, как может деградировать творческая личность, из-за употребления наркотиков. Я обязательно об этом напишу – Да…! Это ещё тот прощелыга! Этот напишет! Не сомневайтесь! Всю, блядь, правду-матку! Никонов – то, Никонов – сё… Ебаные козлы. И хуй знает, как с ними поступать…ничего не скажешь – ты высокомерное, впавшее в манию величия говно. Начнёшь ему объяснять, что наркотики часть моей жизни… Он же всё равно перелопатит. Всё по-своему!...Как? Это же пропаганда! Подсудное дело! Ёбаны в рот!... Лихо он начал…посмотрим, что будет дальше – Ну ладно. Я гляжу, Вы не очень настроены на откровенность. А ведь это Ваш шанс! Знаете, всякие слухи, разговоры…их по-моему надо как-то пояснить, вот например – Слушай, чувак! Давай, может о текстах поговорим. Что тебе конкретно не нравится? – Ну что Вы! К чему такой тон. Я ведь в Ваших интересах…Ну ладно, ладно… Что Вы хотели сказать своей книжкой? –Ничего –То есть? – Ничего – Но, позвольте…тогда – зачем? – Стихи не нуждаются в основаниях – Ах, да…стихи…, а правда, что Вы пишите только под наркотиками… Ну ладно, ладно…Что Вы так кипятитесь? – Что Вы так кипятитесь! Вот это да! Я хуею от их простоты. Я охуел ещё в 2003-м! Все всё поняли! Очень даже простая и понятная книжка…ПРО НАРКОМАНОВ! Когда я читал «Нехардкор» на каком-то диспуте не было ни одного вопроса относящегося к тексту. Только про наркоту, политику и шлюх. Ха-ха-ха. Хи-хи-хи. Обхохочешься! Все всё поняли! Мой сознательно-бессознательный сборник не вызвал никаких вопросов! Ни у кого! Я мог рассказать о пропавшей любви и сиреневых закатах, о моей войне, о моей вечной войне… Нет! Нахуй! Нам не надо! Давай про наркоту! Про шлюх! Давай!...В самом деле…Что Вы так кипятитесь!...Знаешь, чувак…не надо про тексты, давай про музло… – Нет, нет…Вот говорят, что ваша сексуальная жиз… Ну ладно, ладно…Давайте про музыку. Знаете, а ведь Вы совсем не умеете петь! – В принципе я и не претендую – Как, но ведь человек, который вышел на сцену должен – Я никому, ничего не должен… Хотя, нет… я должен три сотни одному барыге из центра – То есть Вы считаете – Я могу петь мимо нот. Я могу просто орать. Я могу делать всё, что мне хочется, если т

Исходящий желчью от ненависти,
Сжимающий руки в кулаки,
К вам обращается один известный
Поэт, живущий на берегу реки.
Я прожил больше, чем полагается честному человеку,
И вряд ли могу рассуждать объективно,
Но когда мою жизнь превращают в клетку,
Мне от этого охуительно противно.

К сожалению, умной и верной быть невозможно, нельзя.
Спермой ты измазана вся.
Йа могу без тебя жить, йа плевал в твои, тушью размазанные, глаза.
А как же социальное обеспечение?
Тебе повезло родиться красивой и гладкой, как латекс,
Мечтою тинэйджера…О, принцесса поллюции шейпинга,
С узкими бедрами и грудью порна восьмидесятых.
В пристальных взглядах, в лифте и на скамейке.

К сожалению, умной и верной
быть невозможно. Нельзя!
Спермой
ты измазана вся.
Я могу без тебя жить!
Я плевал в твои, чёрной тушью,
размазанные ресницы!
– А как же социальное обеспечение?

Как мне тебя не пропустить, июльский день,
Твоих распятых тополей прозрачный пух,
Двадцатое число и воздух в городе так сух,
Что снова хочется курить.
Как мне тебя не пропустить, июльский день.
Я превращу тебя в мишень,
В лавину жадных, ярких слов,
Я превращу тебя в любовь...

паварачиваясь к стине лицом
сирены заводов арут
словно определённый сорт
девушек, каторые дают
наглая пасть банка (в нём
делают представителей мидл-класса)
медленно раскрывается а потом
на улицу выпалзает зараза

Я оказался случайно в центре зимы и холода
Когда будильники заверещали по всему городу
Я увидел дырявое небо, и понял, что это послание
Необходимы - победа, книги, трава и реланиум
Нужно было звонить барыге
А потом ждать открытие книжного маркета
В общем необходимо - книги, трава и транквилизаторы
Присутствие прочего не доказуемо

Когда мои проклятые стихи
Дождями лили на страну,
Я не давал своей руки
Ментам, барыгам, даже самому.
Я ничего не понимал,
Всё ждал, когда же кончится строка.
Меня за шею обнимал
Какой-то чёрт из ГНК

ложись на холодный пол,
угадывай верные знаки,
смотри на последний укол
глазами больной собаки.
крутится небо волчком,
слева поёт рассвет -
сузившимся зрачком
расстреливает.

Видишь, память кидается в прошлое
недоверием вырванных фраз,
мы запомнили только хорошее,
но запомнит ли кто-нибудь нас?
из раздавленных светом подвалов,
чердаков и публичных домов...
а девчонка опять доставала
два билетика - страх и любовь.

Лучший стимул для творчества,
конечно же, одиночество,
но в этот раз мы с пацанами
курили дурь и увидали в окне напротив
голую девку, которая
тёрла волосы полотенцем,
потом ей захотелось одеться,
мы кинули стул в окно -

Страна это сразу все страны.

Дворцы и неоновые рекламы,

река, вколоченная в гранит,

шум города, очень похожий на крик,

Люди сидели в квартирах.
Собака подыхала в подъезде.
Из её пасти текла слюна,
она дышала, так быстро,
что это было похоже
на шум вентилятора.
У моего приятеля
завелась подружка,

Мама, не переживай.
Со мной всё в порядке будет.
За спиной – пересуды, враньё.
…Мама, это обычные люди.
Мама, я бросил курить,
Но умнее, конечно, не стал,
А наш город – бетон и гранит,
Что когда-то меня достал,

Зелёный и белый, который был скомкан.
Кому он теперь нахуй нужен?
Это я не к тому, Вовка, что всё было зря!
Гораздо хуже когда о тебе говорят
И жизнь твою обмусоливают
Им до стихов нет дела
Ёбаным сукам без совести и без предела
Передовые столичные бляди

Итак,
поднимавшийся по лестнице человек,
- время двенадцать, энное декабря. XXI век, -
как любой обыватель - мудак.
Итак, он поднимается по лестнице.
О, стены; обоссанные и разрисованные
знаками, матерной руганью, именами
и объяснениями в любви.

Меня растащат на цитаты,
Всё спиздят и проклятью придадут,
Мои стихи обложат сладкой ватой,
Песком и грязью заметут,
Потом их вспомнят и похвалят,
Мол, был поэт и, может быть, хороший,
Был в опале...
Но я не бог и не судья

Мне говорят, что всё прекрасно,
Что в этом лучшем из миров
Претенциозны и ужасны
Булыжники моих стихов,
А люди любят, солнце светит
И даже кто-то говорит,
Что, по известной всем примете,
Весна начнется раньше,

Мне подарили розовую розу
За то, что я свои угрозы
Так срифмовал, что в горле ком
Давайте лучше о другом,
Что смерть не стоит разговора,
Что большего позора,
Чем быть ментом, наверно нет
И что через десяток лет

Мне с вами детей не крестить,
в окопы не падать и даже
мне с вами не говорить
о купле-продаже.
Что солнце и чёрный страх?
Что ваши смешные советы?
Что цифры на ваших деньгах?
И ваши дурные газеты?

Мне цыганка не гадала,
Я ладонь не подставлял.
Ни романсов, ни бокалов
Я в стихах не оставлял.
Я всё так же о кварталах,
Что пылают за рекой.
Проститутки мне милее
Честных зрителей в театре,

I

Белого бейлиса сок,
лейся в прозрачный стакан,
вертится около ног
искусственный балаган.
В жёлтый, в зелёный - режь
цвета на куски стихом,

моя война никогда не кончится;
бешеной похотью вызверев,
апрель перед объятиями мая корчится
луж фиолетовыми брызгами.
зрачков, испуганные дрожащие зайчики,
бегают, систему в толпе выискивая,
город издевается и подначивает,
подсовывая рекламные вывески.

Мы с ним фарцевали в девяностых,
Втюхивали чухонцам клееные,
Барыжили дурью,
Потом по проверенной:
Ханка, трамал, героин, метадон…
Я в нулевых завязал.
Он остался в городе, где меня больше нет,
Мы с ним не виделись несколько лет.

Мы сознательно живём
Только половину жизни.
Даже эта половина
Из-за долгой зимы проходит в квартирах.
Всё, что у нас есть.
Я понимаю - нечего лезть
В проблему изначально неразрешимую
И подчиняясь любому режиму

Мы шли полжизни и молчали,
нас окружал кровавый мрак,
над нами вороны кричали,
перебивая лай собак.
Я проклинал себя и силу,
что заставляла нас идти,
мы видели одни могилы
на нашем правильном пути.

На пушкинских весах я взвешиваю слово.
Ночь, солнце и луна. Как будто полвторого,
но время - ширма для поэта.
Через какие-нибудь три недели-лето,
потом инфляция, война... Раскрасьте
всё это красным светом. Счастье! -
вот всё, чего хотите вы:
ягнята, свиньи или львы,

Надо мною три метра земли,
Хоть я здесь, но меня больше нет
И теперь из моей судьбы
Вы штампуете трафарет,
А барыги делают деньги
Из моих ненормальных слов,
И сопливой, красивой нимфетке
Очень нравится стих про любовь

Нас не ссора разделила.
- Знаешь слово насовсем?
Ночь замёрзла и застыла
через цифру тридцать семь.
И оглядываясь в пропасть,
вижу только грязь,
повторяю это слово -
и оглядываясь

Это наша ночь, это наши звёзды
Это наша ночь, это наши мечты
Это наша ночь, это наши вопросы

Я и ты, я и ты
Я и ты, я и ты

Посмотри как ночь разрывает пространство

Не говори мне о любви -
вчерашний день проспался,
и пряник Спаса-на-Крови
в канаве кувыркался,
фасадом меряясь с зарёй -
он безусловен, жуток
и выглядит пустым враньём
любое время суток.

ни дня без строчки.
ночью, в этом городе без заточки
и глотка
коньяка,
разве можно гулять?
главное, не подцепи заразу, -
сказал мой друг
и скрутил папиросу,

О, как же я счастлив,
Когда колбаса, что вы разменяли
На Свободу с визгом, собачьим воем
Подорожала вдвое.
Но было бы много круче
В десятки, в десятки раз!
Мне не хватило бы авторучек
Радоваться за вас.

Обезьяны вокруг меня
судят цены на молоко,
окончание этого дня
далеко, далеко, далеко.
Не вылезая из предыдущих,
он представляет собою
религию простодушных -
огромную, как любовь,

Оглянись перед тем, как уйти
и запомни, что навсегда.
уходи, уходи, уходи -
пропоёт в мокром небе звезда.
и деревья в зелёный ряд
и трава в голубом пруду,
города, что в сугробах спят,
города, что горят в аду.

Озноб по телу - это просто
волна прихода от таблеток,
что привезли из Амстердама
пугливые матросы
в рваных джинсах,
с глазами, выжженными от работы.
На самом деле, между нами
вертелись ангелы,

погода упрямая дура
выстудила совсем.
t сердца
выше чем 37.
осень течет слюной,
глаза выражают юг,
тёмно-зелёной волной
дёргается петербург,

Он снюхал три дороги сразу
и понеслось:
вокруг менты, козлы и пидорасы...
какая злость!
Орал за барной стойкой про свободу,
не замечая взглядов угрюмых,
пока ему не разбили морду
два пацана в спортивных костюмах.

Она заметила его сразу
С ним еще было четверо пацанов
Они пили из стаканов что-то красное
По цвету похожее на кровь
Привет, как дела, где живешь и так далее
Ночная прогулка, свидание
На следующий день около Маяковской,
Она оделась не броско,

Она приехала ровно в четыре,
меня уже трясло от ломов,
и прямо у меня на квартире
мы с наркотиками замешали любовь.
Вначале в комнате, потом в сортире,
в ванной, затем в коридоре.
Нам совсем не о чем было говорить

Она хотела этого сама
В глухом подвале ухали колонки
Кто знает, сколько выпила вина
И сколько водки
В мобильник плакала, кричала
Всем окружающим угрозы,
Что ничего не означало
И долго-долго лила слёзы

Они смеются, когда я читаю.
А я подыхаю!!!
Чё-то втирают, дают прикурить,
Но разве так можно жить?
Трава, героин и всё такое,
дальние страны, любое
приветствие - в спину нож,
подлость, предательство, грязная ложь.

Они стали суками или ментами.
Ворами, пожарными и так далее.
Они стали шлюхами, другие женами добрыми,
Или мать - одиночками и тому подобное
Все из нашего класса нашли себе в жизни место.
Один, кстати, стал пидарасом,
Но это неинтересно.

Они хуже говна,
они отвратительней смысла,
давно бы уже пора
их всех завалить по быстрому.
Их серая форма - грязь,
им снятся позорные сны,
они по любому - мразь,
их называют - козлы,

По моему подоконнику стекают
Капли дождя и нет ничего проще,
Чем рассказать о красоте
Падения этой капли, высоте
Её измерения.
Каждую долю мгновения
Тормозя время
Надо ли выражать?

Петр живет в тайге
Вот уже третий год.
Петр ушел от людей,
Он ушел от людских забот.
Он просто устал от жизни
И не держит зла на людей,
Но было время:
Он был носителем великих идей

Пётр [Эдик Старков / Химера]

Пётр живет в тайге вот уже третий год
Пётр ушел от людей, он ушёл от людских забот
Он просто устал от жизни и не держит зла на людей
Но было время, он был носителем великих идей
Теперь лес стал его домом, он в нем может спокойно спать
Он пьёт тишину и тишину у него не отнять

Это пистолет Маяковского сверкает,
это звенит Есенинская веревка,
это Мандельштама перепевает
очередная дешёвка.
Это снова пиздят Виллона
в глухом кабаке,
и расстреливают Гумилева
спиною к большой реке,

По моему подоконнику стекают
капли дождя и нет ничего проще,
чем рассказать о красоте
падения этой капли, высоте
её измерения.
Каждую долю мгновения
тормозя время
надо ли выражать?

Погода упрямая дура
Выстудила совсем.
Температура сердца
Выше чем 37.
Осень течёт слюной,
Глаза выражают юг,
Тёмно-зелёной волной
Дёргается петербург,

Поди спроси, как там дела.
Черёмуха еще не зацвела.
Апрель наглеет.
Иди с холодного двора
в холодные аллеи.
Потом из парка по Фурштатской
туда, где снег,
где на весну клыками лацкает

Поди спроси, как там дела.
Черёмуха еще не зацвела.
Апрель наглеет.
Иди с холодного двора
в холодные аллеи.
Потом из парка по Фурштатской
туда, где снег,
где на весну клыками лацкает

Помнишь себя девчонкой, скачущей во дворе
Через резинку, натянутую между ног подружек.
Помнишь свои игрушки,
Что тебе снилось во сне?
В кого ты влюбилась впервые,
Имя, лицо, глаза, номер его квартиры?
Что он тебе сказал в день, когда вы расстались?
Помнишь, что было потом?

Помнишь себя девчонкой,
скачущей во дворе
через резинку, натянутую
между ног подружек?
Помнишь свои игрушки?
Что тебе снилось во сне?
В кого ты влюбилась впервые?
Имя, лицо, глаза,

Пропало стихотворение,
в нём было четыре цвета -
настоящее совершенство.
Я его потерял то ли в метро, то ли в подъезде,
а может на улице.
Тому, кто его найдёт, не позавидуешь -
находиться в постоянном ужасе,
мучиться

Пусть мёртвых любить разучились,
зато воевать научились
и зарево красного пламени
было военным знаменем.
И в день, когда становясь на колени,
Европа молилась нацистским богам
они увидали такие видения,
которые не снились вам.

Пусть так, ты мне не веришь и не верила,
но я опять стою под этой дверью.
Сверкают города.
И пусть я повторял, что это ерунда
и эшафот для дураков,
я снова влип в любовь.
И точно тыщу лет назад
я, как собака рад

Пытаюсь писать между строк -
помню, что было жарко,
когда появился Бог.
Испуганная официантка
оцепенела с пустыми
глазами. Кафе провалилось в ад,
прохожие тоже застыли
у входа в универмаг...

Реки текут, звёзды блестят,
люди идут вперёд и назад.
Время диктует другие законы,
люди расходятся в разные стороны;
с белыми глазами,
в пиджаках или цветных кроссовках,
уверенные в существовании настолько,
что строят планы не только на завтра,

Реки текут, звёзды блестят,
люди идут вперёд и назад.
Время диктует другие законы,
люди расходятся в разные стороны;
с белыми глазами,
в пиджаках или цветных кроссовках,
уверенные в существовании настолько,
что строят планы не только на завтра,

С самого начала дул жуткий ветер. Хлопнула дверь. Я оглянулся, я подумал - главное мента не встретить,, - и перешел улицу. В правой руке я сжимал сумку с двумя килограммами травы - ее мне продали два наркомана: эти парни совсем без головы, обожранные кислотой и обкуренные, еле выговаривали слова, и хотя они были полными придурками, у них оказалась прушная трава. Я решил не ехать в метро, а взять машину, и выйдя на дорогу стал тормозить такси. Пидарасы таксисты тянули резину - НИКТО НЕ ХОТЕЛ МЕНЯ ВЕЗТИ! Еще бы, когда такая холодная осень и хочется оказаться дома и смотреть телик, а тут надо кого-нибудь подбросить за небольшое количество денег. Громыхая, как две тысячи бронетранспортеров, подъехал трамвай, и я в него прыгнул, оказавшись довольно-таки скоро на финляндском вокзале. И вот что я там увидел: три омоновца с автоматами и в бронежилетах шерстили толпу людей незнакомых, а я стоял и покупал билеты, вернее один билет - до дома. Я понял, что свои детские игрушки поменял на такие же взрослые, а это плохо. Надо жить рискуя, - повторял Ницше, но когда видишь себя на пузе, окруженным толпой ханыг и милицией, понимаешь, что Ницше наверное грузит. С этими мыслями я сел в электричку, голос с ревербератором объявил остановку, я начал искать по карманам спички, представляя вагон большой крысоловкой. Мы ехали где-то часа полтора - два. Люди вокруг читали газеты, разгадывали в кроссвордах какие-то идиотские слова - они себя ежесекундно обкрадывали. Октябрь плевался красными листьями, из него вылезала суббота, исключая индивидуальные признаки из моего обихода. На вокзале я не задерживался долго - вышел на улицу и сразу в маршрутку, из окна которой в районе южного проселка, увидел знакомую проститутку. Она шла, лихо виляя жопой, вместо глаз у нее были голубые точки, она решительно ресницами хлопала, собираясь кому-нибудь отдаваться ночью. Когда я оказался дома, был уже вечер, прожектор резал на небе зигзаг, я позвонил по телефону, договорился о встрече и закурил огромный косяк. Потом я заснул, потому что накурился сильно и, увидел во сне ментов-омоновцев, вел себя достаточно агрессивно, выкалывая им глаза ножницами. Один из ментов заявил мне прямо - Говорят, что стихи твои, даже, не изданы, - и лицо его плавало красной раной, на которую я смотрел пристально. Меня разбудил телефонный звонок подружки. Я разбил телефон, закурил сигарету. Содержимое сумки являло сорок две кружки, и я их высыпал на газету.

С самого начала дул жуткий ветер.
Выйдя на улицу я оглянулся.
Я подумал: "главное мента не встретить"
И перешёл улицу.
В правой руке я сжимал сумку
С двумя килограмами травы.
Её мне продали придурки -
Эти парни совсем без головы!

потому что такая трава,
я играю в плохие слова
и оглядываюсь назад,
свою жизнь превращаю в ад.
в разноцветный чужой салют.
эти буквы всё время врут,
но холодный искусственный свет
переводит слова на нет.

Секс это молодость мира.
Открыла глаза, поняла, что не дома -
Луч солнца вскрывал мои вены
И долго отыскивал твой бюстгальтер.
На улице детские крики и визг
Влипали в асфальт или стены домов.
Если б это вернуть -
Поймать бы тебя в настоящем,

Скажи мне, чего ты хотел найти
на своём ненормальном пути?
Пропасть, которую перешагнёшь?
Это обычная ложь.
Точно такая же, что и всегда:
мерцающие поезда,
время, что не остановишь,
не пожалеешь, всего лишь

Слова нарушили молчание
и, выполняя обещание,
я начинаю говорить.
И ночь шевелится и время -
в происходящее не верю,
но перед вами на бумаге
история моя кричит
пожаром, бурей, пьяным штормом.

Слова нарушили молчание,
Я выполняю обещание,
Я начинаю говорить,
И ночь шевелится и время.
В происходящее не верю.
Но перед вами на бумаге
История моя кричит
Пожаром, бурей, пьяным штормом.

Собой украшая не то, чтобы город -
Окраину в сером асфальте,
Сквозь унылого вида ханыг
И скупщиков краденого, прорываясь -
Продираясь сквозь слов бесполезный картон,
Сквозь толпу, охуевшую с холода
Я украшаю собою район
Одной из окраины города.

Ну да, конечно же, ты права -
уже сказаны все слова.
Эту песню не вспомнишь, не проклянёшь,
давай, доставай свой нож.
Ссыкливая дрянь в интернете,
менты в гестаповской форме,
обыски и аресты
застряли в моём горле.

Теперь плевать,
теперь мне похуй.
Вам лучше знать,
что хорошо, что плохо,
вы точки расставляете над и,
но нет у вас ни веры, ни любви.
Вы судите меня,
но кто вы сами? -

Страна это сразу все страны.
Дворцы и неоновые рекламы,
река, вколоченная в гранит,
шум города, очень похожий на крик,
время, в котором, как в светофоре,
снизу на самый верх:
прошлое полное жизни,
настоящее - яркое пятно

Теперь плевать,
Теперь мне похуй.
Вам лучше знать,
Что хорошо, что плохо,
Вы точки расставляете над и,
Но нет у вас ни веры, ни любви.
Вы судите меня,
Но кто вы сами? -

С самого начала дул жуткий ветер.
Хлопнула дверь, я оглянулся,
я подумал – главное мента не встретить, –
и перешёл улицу.
В правой руке я сжимал сумку
с двумя килограммами травы -
её мне продали два наркомана;
эти парни совсем без головы,

Я проткнул свою руку шилом
и теперь вся ладонь занемела,
я хотел, чтобы было красиво,
хоть и выглядит скверно.
Пьяная мразь злорадствовала
– Тоже, мне, горе…
А кровь текла по канализации
в балтийское море.

(ты плохая. зима пройдёт.)
раздевалась в разрезе штор,
а потом - о, двухтысячный год
сдохни! - размазала рот
невозможной, чужой улыбкой,
слишком липкой
для этих губ.
время пиная,

Ты повзрослеешь. Это очевидно.
И вовсе не обидно,
что сморщится прекрасный рот
и вылезет живот.
Сейчас ты молода - весь мир тебе,
но я пою хвалу судьбе,

Ты повзрослеешь. Это очевидно.
И вовсе не обидно,
Что сморщится прекрасный рот
И вылезет живот.
Сейчас ты молода - весь мир тебе,
Но я пою хвалу судьбе,
Что приготовила такое испытание -
Стать взрослой, перестать шутить

Умоляю,
не презирайте блядей!
Они олицетворение свободы,
пусть и в такой форме.
Но что нам форма?
Нам, выживших в девяностые,
олицетворяющих нулевые?
Они отдаются вам,

Давай учи меня терпению
Своими жалкими словами
Но в эту ночь
Уже последнюю
Декабрь кружится над нами
И ты и я мы одинаковы
Перед безумием зимы
Ведь то что было дважды сказано

Хватит пиздеть!
Иди разбивай витрины,
Если ты социально против.
Хватит пиздеть!
Выеби свою сестру,
Если тебе на всё плевать.
Хватит пиздеть!
Ты можешь только жрать пиво,

Хватит пиздеть, потому что с годами
город съёживается,
становится меньше…
Ментами утыканные перекрёстки,
десятилетия вешают.
Кровоподтёками переходы
ломают линейность проспекта;
и всё-таки у свободы

Чёт, нечет,
чёрное, белое,
бедные, богатые,
лотерея, случка,
судьба, предопределение,
дождь за окном,
поиграться и бросить,
липовые чувства,

Четырнадцать часов из четверга...
На площади пустой
Разорванный лоскут седьмого года.
Играется свобода
Испорченной мечтой -
Где жизнь без правил,
Грязный секс,
Наркотики, которые оставил

Что же делать? Что же делать?
Я попал в капкан
И придуманные песни
Провалились в океан.
Точно дуло автомата
Пялится в меня Ничто
И какие-то ребята
Шарят по пальто.

Кого ебёт чужое горе?
Больница, улица, кабак,
Но только в чьём же разговоре
Всплывёт всё было как?
Что через ругань и аресты,
Сквозь беспредел
Горели, пели анапесты,
И ямб горел.

Это было под Выборгом
в день сентября.
Так чего же мы выбрали,
радость моя?
Пересудов и сплетен,
что весь город поёт.
Так чего же мы выиграли,
горе моё?

Это жалкий запах духов
Или встреча в чужом подъезде.
Разве это счастье, когда
Из-за этого весело?
Это мир, точно мыльный пузырь,
Или рифма из белых стихов.
И летает по небу пыль
В окружении облаков.

Это жалкий запах духов
или встреча в чужом подъезде.
Разве это счастье, когда
из-за этого весело?
Это мир, точно мыльный пузырь,
или рифма из белых стихов.
И летает по небу пыль
в окружении облаков.

Это как после недельного торча
неузнаваемо,
это выстраивается в очередь
рабочая окраина
за горем любви -
признаний расплату
за ночи и дни,
рассветы, закаты -

Это лучшее, что есть в нас.
И даже наоборот.
Что было раньше, то и сейчас.
И поворот.

Влево ли, вправо
- Откуда?
Кто вы такие?

Это прекрасней, чем можно представить;
видеть, как бледно-розовым светом
блестят твои губы.
Когда ты была подростком,
мечты были ярче,
как у всех нас.
Теперь тебя дёргает на дискотеке
обычная жизнь.

Это больно, как время года,
как беспечное время торча,
как альбомы, что вышли из моды,
как привычное многоточие...
Это, видимо, чей-то смех
обрывается в нас кулаками,
и луна, одинаковая для всех,
снова прячется за облаками,

Я варвар. я коверкаю слова
Я вор, краду всё, что забыли,
Я провокатор, дважды два
Необязательно четыре.
Я самозванец, дезертир, развратник,
Всё что угодно, только бы не ты,
Пусть на меня нацепят ватник
И вместе с прочими в кресты.

Я взрываю фейерверки без толку,
Я вечеру в розовой глади
Говорю - хватит!
Мои книги не украшают ничью полку
И стихи не переписаны ни в чьи тетради.
Но напротив меня ветер швыряет листья
В окружении жалком - чужих представлений,
Смотрит осень взглядом пристальным, лисьим,

Я вижу, как горит двадцатый год,
Как кровью изошла химера,
Как обезумевший народ
За ноги вешает премьера
На лобном месте пахнет анашой
И теплой кровью, алой как заря
И это всё так хорошо,
Как жизнь прожитая не зря.

Я - враг общества номер один.
Вчера на концерте пнул девку в живот,
Мои кроссовки были в крови
После одного выступления в мод
Меня пора на растрел, под суд
Давайте, стучите и вешайте в нете
Всю грязь про меня!
А когда донесут,

Я вылез из ямы метро больной,
в передозе, совсем один,
словно утопленник, всплывающий весной
между расколотых льдин.
Уличный морг притворялся живым -
каждый шагал со своей особенностью,
но если посмотреть с большой высоты -
все они двигались с одинаковой скоростью.

Я же тебе сказал,
что не могу видеть людей,
когда солнце пинает слепые глаза
ленинградских пустых площадей.
Я же тебя просил
не выходить на улицу днём,
а теперь мы едем в грязном такси
неизвестно куда - вдвоём,

Я захапаю всё солнце,
как свободу, проёбанную в девятнадцать
в угоду свободе -
ницшеанскому наебалову
монтеневского высокомерия
и слизи теоретиков анархизма!
Я никому не отдам солнце!
Оно, в общем-то, никому и не нужно,

Я зашёл к этим торчкам,
просто от нечего делать
и словно попал в капкан
наркотиков, шлюх и денег.
Три с половиной дня
мы с ними бухали, торчали;
все вещи в глазах у меня
кричали.

Я знал её ещё ребёнком.
холодный Выборг, темный парк
тропинка между валунами из гранита,
автобус с пьяными рабочими,
пятиэтажный дом, в котором
живут её родители,
цвет ярких глаз, холодные колени
и прочее...

Я знал её ещё ребёнком.
холодный Выборг, темный парк
тропинка между валунами из гранита,
автобус с пьяными рабочими,
пятиэтажный дом, в котором
живут её родители,
цвет ярких глаз, холодные колени
и прочее...

Я знаю, что будет хуже,
Я знаю, что бесполезно,
Я знаю, что ночь по лужам
Бегает по колено,
Я знаю, что безразлично,
Я знаю, что ветер кричит,
Я знаю, что неприлично,
Я знаю, что стукачи

Я из парадной вышел и пошёл
туда, где невозможно оправдаться,
но толку в этом не нашёл
и повернул обратно.
Отказаться!?
Но отказаться от чего?
Стихи мельчат,
чтоб соответствовать тому, что мелко.

Я оказался случайно
в центре зимы и холода,
когда будильники заверещали
по всему городу.
Я увидел дырявое небо
и понял, что это послание.
Необходимы - победа,
рифма, трава и реланиум.

Я плевал на любовь,
а она кривлялась,
хватая воротник моего пальто
- за тебя говорят стихи,
а за меня кто?
Сияние комнатной лампы
царапало наши глаза,
и если бы не передоз,

Я по-прежнему пишу дурные слова,
а что делаешь ты?
Слушаешь музыку, читаешь книжку
или всё-таки думаешь обо мне?
Или с отчаяния привела пацана
и он тебя трахает. Ах, не надо.
Это всё лишнее.
У меня температура – тридцать восемь.

Я прошу тебя - молчи,
это будет лучше для нас обоих.
У тебя в глазах тот же цвет,
что на обоях.
У тебя в глазах много больше
тебя самой.
Между нами, как будто брошена
головная боль.

Я смотрел в левый угол,
стараясь молчать,
считая про себя до ста.
Сорок шесть; сорок семь -
мне хотелось кричать -
перестань, перестань, перестань.
Так смеется напрасно прожитая жизнь,
уличая любую ложь.

Я твоё выражение страха
все поэты идите на хуй
заплёванный гласными день в разорванном зеркале
ему не нужны ударения,
рифмы, размеры, фразы
слова - это преступления
поэты - шлюхи и пидарасы
около сцены воняет ментами -

Я уже давно не пью
горькую,
меня тошнит от
воспоминаний,
вчера мне приснилась
кривая иголка
и я утонул в голубом
океане.

Я хотел рисовать, как Ван Гог.
Я хотел рисовать закат.
Я хотел видеть жизнь, как предлог.
Я глотал твою пыль, Ленинград.
Я жду ареста со дня на день
так же, как Мандельштам или Селин,
Я завязал нюхать амфетамин.
Я себя представляю учеником Марциала.