sha man.а тут что ни песня, бэйби, — всё об одном: о том,
как сидится в безлюдном пабе ночью за барной стойкой в дыму густом;
бармен точно ящер: глаза шамана, льёт полынье пойло, что бьёт хлыстом,
чтоб ты говорил о важном и о простом.
он с тебя снимает драконью шкуру, всё счищая наново, как лузгу,
дабы, нищ и гол, ты ему поведал, кто засел сверхпрочно в твоём мозгу;
кто был выбран сердцем, чтоб убиваться,
акробат.ворону.
I
он последний маг в этом городе, один лишь выживший акробат.
он обучен хранить свою боль и тяжесть как наивысшую из наград.
каждый день он сгребает её в охапку и взбирается на канат.
а внизу площадь, шум, и все на него глядят.
баллада о тишине.смотри — вот всё, что тебе осталось.
так расцвет и силу сменяет старость,
так слабеет резкость, уходит ярость,
будто кто-то выключил в мире звук.
как ты ни старайся, не даст ни ноты —
там, где были струны, теперь пустоты.
объясняйся жестами, рви блокноты
карниз.знаешь, приятель, либо ты в себя веришь, либо идёшь на дно.
ты — затерянный мелкий пиксель рекламной вывески, кадр кино,
если хочешь потухнуть, другим в равной степени всё равно.
никто спасать тебя не обязан.
никто не должен прописывать эту чёртову мысль у тебя в мозгу,
не должен выслушивать: "хочешь прыгну с крыши? ведь я смогу",
не должен искать тебе смысл, мечту и стелить перед сном негу,
Мы скоро придём домойа когда всё закончится, мы выйдем к пустой границе
годы проходят скоро, но изменяют лица
что же ты, выдыхай,
ничего с тобой уже не случится
не будет ни тьмы, ни женщин, от страха живых едва
не будет чтоб в два десятка вся белая голова
мы снова лишь чьи-то дети,
незабудкизабывают лица, слова и даты,
но живёт веками один сюжет:
не забыть того, кто тебя когда-то
так и не сумел полюбить в ответ.
псом, как маяковский глядел на лилю,
на тебя никто не поднимет глаз.
скольких на вокзалах мы проводили,
обет молчания.дай обет молчанья, мой свет, лучше просто пиши в тетрадь.
слишком много помех и шума, слишком глухо ты стал играть.
мир, поломанный усилитель, не смолкает тут ни на час,
и чертовски так не хватает чистоты, акустики промеж нас.
раньше бросишь одно лишь слово — резонирует всё внутри,
а сейчас, сколько ты ни бейся, там лишь грязные пустыри.
каждый — потенциальный нищий, сумасшедший или беглец.
и от этого лечит только билет к морю в один конец.
от киева до сантьяго.это всё твоё: от киева до сантьяго.
молодость дурная, но с ней отвага,
в восемнадцать в каждом живёт бродяга,
главное – не знать, когда он уйдёт.
а пока ты юный, и не тайком
можно быть подвыпившим дураком.
дом пропах весь дымом и коньяком,
Привыкай становиться старшепривыкай становиться старше,
не жалеть о вчерашнем дне.
это вовсе не больно/страшно -
повычёркивать всех, кто "не".
ты ведь знаешь, что было летом,
то останется в нём навсегда.
наша память даёт билеты
на безлюдные поезда.
сна точка нет.как у меня дела?
нормально, только родные стены уже ни черта не лечат,
крохотный город н. тяжеленным грузом упал на плечи,
и несмотря на пафосные цитаты, что не убивает, то нас калечит.
медным тазом наш крохотный мир накрылся.
как у меня дела?
не могу говорить по душам, о личном, вообще ни о чём таком,
Февральскоемы придём из семи ветров, из хрустальных льдов
рассказать, как встречавший смерть
засыпает, не видя снов
как слышит негромкий свист и – издали – «уходи!»
и свинцом холодит в груди
мы из голых степных широт, из выбеленной глуши,
что обнять не хватит ничьей души,
хьюстон.у нас проблема, Хьюстон.
только давай без лжи во спасение,
иначе сразу отбой.
"всё будет хорошо!" - самое хреновое утешение,
гораздо лучше "я не знаю, что будет дальше, но проживу это вместе с тобой"
.
Хьюстон,
Южноенаешь, тут даже осень совсем другая:
выйдешь с вокзала в город, как в первый раз,
в южный хмельной покой, золотой шираз
здесь не привыкли жить преодолевая
знаешь, тут все намного мудрее нас
⠀
будто тебя нашли и вынесли с поля боя –
пей теперь шардоне, ешь персики и гранат