стефания данилова все тексты (слова) песен, переводы, видео, клипы

От меня до тебя –
пять часов в плацкарте,
четыреста километров автомобилем,
кривая линия, если смотреть по карте.

Я сижу на Адмиралтейском шпиле -
во мне Питер бьется наркотиком,
бьется насмерть,

Доброе утро, доктор. Хотя оно
вряд ли в добре и котиках нам обоим.
Я, как всегда, вчера напилась в РОНО
и рисовала лилии на обоях.

Доктор, да уберите свой стетоскоп.
И не считайте выпитых мною граммов.
Мой труп на войне украшает собой окоп

А мне двенадцать, слышишь, всего двенадцать. Меня стригут под мальчика, но зато - не под одну гребенку, и вам смеяться, а мне ходить под Богом и под зонтом. Меня мальчишки, в общем, интересуют чисто для телефонных воздушных битв. Все девочки ищут пару, а я рисую и, значит, никто не вправе меня любить.

Нет, мне под сорок, внушительных алых сорок, когда помада, климакс и бигуди. Ты не Джеймс Бонд какой-нибудь и не Зорро, это твоя остановка и выходи. Мы - я и кот - панически растолстели, демьяновой обожравшиеся ухи; нет, мы с тобой не будем в одной постели, какие стихи, ведь я не пишу стихи.

А мне - неважно, сколько, и продавщица не спросит паспорт, я бросила, не трави. Мне на метро опять в универ тащиться по красной ветке - термометром при ОРВИ. Приснись мне, слышишь, чего-то кошмары снятся, как будто бы я Титаник с пробитым дном. Каких бы ни случалось со мной сумятиц - ни менее, ни более - не дано.

Ведь мне... ведь мне по прежнему восемнадцать, и кофе - по-студенчески, "три в одном".

Без тебя мне не то чтоб не дышится, просто сваляны строчечки-нити. Я в твоей кириллице - ижица, упрекаешь за то, что я нытик. Я дышу не воздухом - рифмами, без тебя им трудно родиться. Я - стихами, ты - кровью и лимфою, и не птицы в мыслях, а пицца.
Не Мадонна я и не Мэрилин, чтоб виньеточками развешать, но не той меня мерой мерили, чтобы так запылить небрежно. И стихие моей, как свечечке, с фитилём плохим - да скончаться, в сонной дымке танцуют чепчики, и кивнет сочувственно Чацкий.

Вдохновляй, вдохновляй, вдохновляй меня, чтобы я была несразимым, ярким, животрепещущим пламенем в эту холодильную зиму!

Но тебе варкрафтово, перфектворлдово - фиолетово, если попроще. Много вас, накатать бы оду вам, кто ухожен и доморощен.
Ты уходишь - ведь ты туда влеком, как и я - приблудившейся строчкой.
Я плыву за тобой - корабликом, из линованного листочка.

У кого внутри расцветает любовь и голуби,
у кого романтизм-гниль- художество — по базаровски.
И поди разбери, что расцвело ей в голову,
там уже не росток любви —
там, пожалуй, заросли.

Просто это место... Они рядом и не стояли там,
не смеялись и не целовались влёт.

Моя Любовь говорит негромко. Но слышен стекольный звон.
Она привыкла стоять в сторонке, когда её гонят вон.
Она не плачет в рукав, когда на неё орёт адресат.
По самым наипоследним данным, она не пойдёт назад,
как бы ни гнали её оттуда, где она видит Дом.
Моя Любовь говорит: "Не буду откладывать на потом".
Она отпивает из всех бутылок, поэтому так честна.
За ней след в след и дыша в затылок, вступает в права Весна.

Вы –
мой
секундный
сон.

Моя вина,
что я умею только так влюбиться –

Говори о себе, находясь в четырех стенах,
из которых не выходить приказал Иосиф.
Я судом конституционным присуждена
эти стулья седлать в упорото-лисьей позе,
рассуждая о том, что надо купить домой,
что дожди без конца, что тут надо шрифт помельче,
что одним человеком, кого называла "мой",

Я очень страшное поняла тут: вся жизнь равняется слову «жди». Ты ждешь, пока остывает латте, ты ждешь, пока не пройдут дожди, пока не выставят за экзамен, пока родители не придут, пока не выищешь ты глазами любимый абрис в седьмом ряду, пока мобильник не загорится таким, таким долгожданным «да». Неважно, сколько тебе – хоть тридцать, ты ждешь чего-то, кого – всегда. Я буду ждать твоего приезда так, как подарков не ждут уже, ты сам – подарок, ты сам – фиеста в несуществующем этаже. Я буду ждать тебя – может, годы, а может, правильнее – года? так, как у моря не ждут погоды, так, как с победой не ждут солдат. Секунда – день, а неделя – месяц, полковник ждет от тебя письма, прими, как данность, меня, не смейся – заожидаюсь тебя весьма. Неважно, с кем ты, неважно, где ты, кого целуешь по вечерам, ты будь, прошу, потеплей одетым и будь сегодня, как был вчера. Я жду тебя, как не ждет зарплату до денег ушлая молодежь!
Я очень страшное поняла тут:
ты точно так же меня
не ждешь.

Мы начались с тобою не с привета. В начале было Слово, но его...
не помню — да и разве важно это, когда со сцены жизни вышли вон
все остальные, нас осталось двое, а чуть попозже было и вдвоем.
Ты хорошо уроки все усвоил, поэтому так смело брал своё?

Мы начались с тобою не с кафешек, и ты прекрасно знаешь это сам.
Я облачаюсь в траурный street-fashion, чтобы придать акцента волосам.
Гори же в них, светя на всю Россию, их взвинченные пряди теребя!

[когда о любви не клацали в смс.] / новый трек-сказка.
послушайте, дорогие. это правда очень важно.

Я расскажу тебе сказку о временах,
когда о любви не клацали в смс.
Девочка-воин и рыцарь. Их имена
не донеслись молвою до здешних мест.

Колокол башлачёвский звонит к заутрене
звоном, что я могу ощутить рукой.
Мне уже стало сниться,
как я звоню тебе,
и трубку поднимает кто-то другой.

Звон колокольный не отгоняет беды -
подумаешь, где-то в тайге не растает лед.

Вот человек
растет понемногу вверх.
Складывает конструктор.
Потом слова.
Учится.
Быть не хочет
одним из всех.

Мне больше не впору писать что-то Вам:
вот - грело, горело - и нету!
И стали короткими мне рукава,
и руки объяли планету.

И колокол больше по мне не звонит,
и наше молчанье взаимно.
И так изъязвивший глаза мезонин

Пока я трясусь в поезде,
пью подостывший чай,
пишу о тебе повести,
прошу тебя -
не скучай.

Форточка приоткрыта. Мысли ищи-свищи.
Разбитое в хлам корыто выставив, будто щит,

Были счастливы, помнишь, стояли
на заре, во дворе, в сентябре...
ты в моей голове, я в твоем одеяле
под вкус сигарет.

я все помню,как ты рисовала - певцов,
иллюстрации к песням, и к самой первой книге
а еще ты была одним из борцов

Напиши мне... а может, не стоит писать,
Мы друг друга давно понимать перестали.
В диссонансах тревожных звучат голоса,
Мой - теплом золоченым, твой - инеем стали.

Напиши мне... трепещется старый порыв,
Как изорванный флаг на потрепанной мачте.
Ты из смеха заливистого детворы,

НОЧЬ ОТ ПОНЕДЕЛЬНИКА

Имею право тварью быть дрожащею,
от холода рифмованного омута
глуша напитки спиртосодержащие,
пока Вы не выходите из комнаты.

И Вы меня Каштанкой посчитали ведь,

Тоже пакетик чая!
Строчечки в ровный ряд!
Я по тебе… Дичаю.
(Об этом
Не говорят.)

Не строки, а провода.
В них годы – или года?

У нашей повести не будет конечной станции.
Мчись ко мне всеми огненными Харлеями
на скорости глобального потепления,
чтобы остаться.
Мой город - это реки молочные с кисельными берегами.
Я предлагаю тебе ставку очную - на брудершафт по американо.

Наши звезды во лбу как выставленные пробы

Первое летнее письмо для тебя

Июнь. И юность здесь цветет и пахнет,
а мы с тобой играем в стариков,
над этим кто-то охнет, кто-то ахнет,
всплеснет руками, и всплеснет рекой
тот, кто за нами наблюдает свыше
с распутной девкой, мертвою весной,

Если бы все случилось по Рэю Брэдбери - мы бы на Марсе жили в порядке бреда ли, Землю родную продали или предали, это неважно, это совсем не суть...
Бог весть, по щучьему или чьему велению - каждому по далекому поселению, если паду перед тобой на колени я - ты воплотишь собой самый страшный суд.
Если мы останемся там последними, нам не встречать друг с другом рассветы летние, нам не делиться хлебом, вином и сплетнями, не сочинять диковинные мирки.
Даже для возрождения человечества, нам не идти дорогой, ведущей к Вечности, этот диагноз ровно ничем не лечится - ты никогда не коснешься моей руки.

Революция в нас
не будет побеждена,
ибо порох неиссякаем в пороховницах,
как в селениях русских - женщины.
И одна
до тебя, сегодня, похоже,
не дозвонится.

Есть люди, которые любят так потихонечку, недра стола забивают стихами исподволь, ты в них детально выписан нервным почерком, чьей-то скользящей тревогой, сердечным приступом; любят тебя до секущихся русых кончиков, и… даже их молчание – это исповедь. Нет, влюблены не по уши - по Васильеву, или чуть-чуть научнее: сплин-синдромные. Честно сказать, эти люди ужасно сильные, хоть и глядят встопорщенно, рассинхроново. А ты попробуй – в сердце всю жизнь носи его, который к тебе не более, чем «не тронь меня». Знаешь, с чего ты взял, что им горько-солоно? Пусть не горит в руках, но из рук не валится, голосовые связки пока не сорваны, им не ломают судьбы худыми пальцами, мертвого не убить - и не сломать, что сломано. Просто их жизнь – от инея и до инея, чтобы на акварельных витринах вычертить то, что для них – молитвою, тебе – именем; и в уголке, у ставен, тайком «люби меня», правда, ты все равно не сумеешь вычитать.

Есть люди, которые любят так потихонечку, недра стола забивают стихами исподволь, ты в них детально выписан нервным почерком, чьей-то скользящей тревогой, сердечным приступом; любят тебя до секущихся русых кончиков, и… даже их молчание – это исповедь. Нет, влюблены не по уши - по Васильеву, или чуть-чуть научнее: сплин-синдромные. Честно сказать, эти люди ужасно сильные, хоть и глядят встопорщенно, рассинхроново. А ты попробуй – в сердце всю жизнь носи его, который к тебе не более, чем «не тронь меня». Знаешь, с чего ты взял, что им горько-солоно? Пусть не горит в руках, но из рук не валится, голосовые связки пока не сорваны, им не ломают судьбы худыми пальцами, мертвого не убить - и не сломать, что сломано. Просто их жизнь – от инея и до инея, чтобы на акварельных витринах вычертить то, что для них – молитвою, тебе – именем; и в уголке, у ставен, тайком «люби меня», правда, ты все равно не сумеешь вычитать.

Спокойного сна
ночам, что тебя обнимут.

Весна? 17 мгновений.
А лето ушло в зенит

с теми, кто запивает печали. Им от
начала начал никто уже не звонит,

Стоял на крыльце, курил за одной одну.
Не поднимал ни голос, ни глаз, ни бровь.
Шел провожать до дома, как на войну.
Я весь казался красноречивей слов.

На кошках тренировался держать удар
отказа, что был реальнее, чем я сам.
Оптика подводила. Сбоил радар.

я несколько слов для тебя написала,
где каждая строчка - смешна и страшна.
за аплодисментами полного зала
всех громче дышала твоя тишина;
она обволакивала помещенье;
устраивалась на свободных местах,
ты каждое слышал мое посвященье
тебе и тому, кто тобою не стал,

Так мы младенцами на руках у бабушек возлежим,

а потом орем: "Ваш постельный режим

надоел мне до озверелых коликов!"

И идем в тусу приятелей-алкоголиков

Я болею неизлечимым тактильным…городом,
Что касался меня и Вас, не соединив,

В институтском парке одним и тем же дышали холодом
поздней осени, в лучшие его дни?

Где Вы были, когда носило меня по станции,

напиши ей, пожалуйста. напиши ей.
ждет и ждет она письма твои большие
ведь последняя встреча была в роддоме.
напиши ей о том, как у вас там - в соддоме
или может, гоморре - не знаю, где ты горишь -
дочь твоя - извращенец и нувориш,
занималась английским в комнатах общежитий
с узкоглазой девушкой, называлась в мужском роде,

Убегает чёрт из черт твоего лица,
заменяя себя синонимом слова "Бог".
По углам вместо пыли розовая пыльца
из каких-то других эпох.

Знать, один артроз постигает таких актрис
погорелых театров, не ведающих азов.
Сколько раз уже ты хотела не роз, а риз,

И я не помню, кто, когда и как
мне стал причиной нынешнего счастья -
быть может, поезда издалека,
в лицо колючий снег...и Вы - отчасти.

Я помню, как стояла на мосту,
в ночи, ждала кого-то, чтобы выпить -
и Вы прошли, ведя под ручку Ту,

Мы вечно улыбаемся кому-то,
Зачем-то, как-то. Иногда хотим,
А иногда улыбку надо утром
Как вывеску, показывать другим.

Как это смотрится со стороны?
Я улыбаюсь. Чаще лишь для вида.
В ответ улыбки их слегка видны,

Брел вечер, опираясь о дома,
в усталые заглядывая лица,
и горе наставало от ума
филологам, пришедшим похмелиться.

Печальный блик упал ко мне в бокал
из лампы, как осенний лист в запруду.
И на твое "привет" моим "пока"

Ты называешь меня полным именем,
как чтобы ругать, называют родители.
Как жаль что по паспорту, я не Любимая.
"А больше Вы, черт Вас дери, не хотите ли?"

Ты нарочито берешь меня под руку
старой подругой, знакомою шапочной!
Под руку - дешево. За руку - дорого!

Я многое не понимал на свете:
как дождь идет и как цветет гроза,
откуда волны и откуда ветер,
и почему влюбляются в глаза.
Прошли года, и я немного вырос,
и прочитал немало умных книг -
писали в них, что гормональный выброс -
тот факт, что у меня с тобой возник.

я стала тебе одной из таких отдушин,
с которыми час пролетает односекундно,

хотела не привязаться, но ты стал нужен.
я не боюсь, что спалят и засекут, но

страшно за то, что у жизней всегда надгробья,
у книг - эпилоги, у музыки - затуханье,