Текст песни Варлам Шаламов - Что я видел и понял в лагере

Исполнитель: Варлам Шаламов
Название песни: Что я видел и понял в лагере
Дата добавления: 31.07.2018 | 14:15:45

Просмотров: 12
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным

На этой странице находится текст песни Варлам Шаламов - Что я видел и понял в лагере, а также перевод песни и видео или клип.

Чрезвычайную хрупкость человеческой культуры, цивилизации.

Человек становился зверем через три недели — при тяжелой работе, холоде, голоде и побоях.

Главное средство растления души — холод, в среднеазиатских лагерях, наверное, люди держались дольше — там было теплее.

Понял, что дружба, товарищество никогда не зарождается в трудных, по-настоящему трудных — со ставкой жизни — условиях. Дружба зарождается в условиях трудных, но возможных (в больнице, а не в забое).

Понял, что человек позднее всего хранит чувство злобы. Мяса на голодном человеке хватает только на злобу — к остальному он равнодушен.

Понял разницу между тюрьмой, укрепляющей характер, и лагерем, растлевающим человеческую душу.

Понял, что сталинские «победы» были одержаны потому, что он убивал невинных людей — организация, в десять раз меньшая по численности, но организация смела бы Сталина в два дня.

Понял, что человек стал человеком потому, что он физически крепче, цепче любого животного — никакая лошадь не выдерживает работы на Крайнем Севере.

Увидел, что единственная группа людей, которая держалась хоть чуть-чуть по-человечески в голоде и надругательствах, — это религиозники — сектанты — почти все и большая часть попов.

Легче всего, первыми разлагаются партийные работники, военные.
Увидел, каким веским аргументом для интеллигента бывает обыкновенная плюха.

Что народ различает начальников по силе их удара, азарту битья.
Побои как аргумент почти неотразимы.

Понял, почему в тюрьме узнают политические новости (арест и т. д.) раньше, чем на воле.

Узнал, что тюремная (и лагерная) «параша» никогда не бывает «парашей».

Понял, что можно жить злобой.

Понял, что можно жить равнодушием.

Понял, почему человек живет не надеждами — надежд никаких не бывает, не волей — какая там воля, а инстинктом, чувством самосохранения — тем же началом, что и дерево, камень, животное.

Горжусь, что решил в самом начале, еще в 1937 году, что никогда не буду бригадиром, если моя воля может привести к смерти другого человека — если моя воля должна служить начальству, угнетая других людей — таких же арестантов, как я.

И физические и духовные силы мои оказались крепче, чем я думал, — в этой великой пробе, и я горжусь, что никого не продал, никого не послал на смерть, на срок, ни на кого не написал доноса.

Видел, что женщины порядочнее, самоотверженнее мужчин — на Колыме нет случаев, чтобы муж приехал за женой. А жены приезжали, многие.

Видел удивительные северные семьи (вольнонаемных и бывших заключенных) с письмами «законным мужьям и женам» и т. д.
Видел «первых Рокфеллеров», подпольных миллионеров, слушал их исповеди.

Понял, что можно добиться очень многого — больницы, перевода, — но рисковать жизнью — побои, карцерный лед.

Видел ледяной карцер, вырубленный в скале, и сам в нем провел одну ночь.

Страсть власти, свободного убийства велика — от больших людей до рядовых оперативников — с винтовкой .

Неудержимую склонность русского человека к доносу, к жалобе.
Узнал, что мир надо делить не на хороших и плохих людей, а на трусов и не трусов. 95% трусов при слабой угрозе способны на всякие подлости, смертельные подлости.

Убежден, что лагерь — весь — отрицательная школа, даже час провести в нем нельзя — это час растления. Никому никогда ничего положительного лагерь не дал и не мог дать.
На всех — заключенных и вольнонаемных — лагерь действует растлевающе.

В каждой области были свои лагеря, на каждой стройке. Миллионы, десятки миллионов заключенных.

Репрессии касались не только верха, а любого слоя общества — в любой деревне, на любом заводе, в любой семье были или родственники, или знакомые репрессированы.

Лучшим временем своей жизни считаю месяцы, проведенные в камере Бутырской тюрьмы, где мне удавалось крепить дух слабых и где все говорили свободно.

Научился «планировать» жизнь на день вперед, не больше.

Понял, что воры — не люди.

Что в лагере никаких преступников нет, что там сидят люди, которые были рядом с тобой (и завтра будут), которые пойманы за чертой, а не те, что преступили черту закона.

Понял, какая страшная вещь — самолюбие мальчика, юноши: лучше украсть, чем попросить. Похвальба и это чувство бросают мальчиков на дно.

Женщины в моей жизни не играли большой роли — лагерь тому причиной.

Что знание людей — бесполезно, ибо своего поведения в отношении любого мерзавца я изменить не могу.

Последние в рядах, которых все ненавидят — и конвоиры, и товарищи, — отстающих, больных, слабых, тех, которые не могут бежать на морозе.

Я понял, что такое власть и что такое человек с ружьем.

Что перейти из состояния заключенного в состояние вольного очень трудно, почти невозможно без длительной амортизации.

Что писатель должен быть иностранцем — в вопросах, которые он описывает, а если он будет хорошо знать материал — он будет писать так, что его никто не поймет. Extreme fragility of human culture, civilization.

A man became a beast in three weeks - with hard work, cold, hunger and beatings.

The main means of corrupting the soul is cold, in the Central Asian camps, probably people stayed longer - it was warmer there.

I realized that friendship and comradeship never arises in difficult, really difficult - with a rate of life - conditions. Friendship arises in a difficult, but possible (in the hospital, not in the face).

I realized that a person later has a feeling of anger. Meat on a hungry man is enough only for anger - to the rest he is indifferent.

I understood the difference between a prison that strengthens character and a camp that corrupts the human soul.

He understood that the Stalinist "victories" were won because he killed innocent people - an organization ten times smaller in number, but the organization would have dared Stalin in two days.

I realized that man became a man because he is physically stronger, more tenacious than any animal - no horse can stand work in the Far North.

I saw that the only group of people that held at least a little bit humanly in hunger and abuse were religious people - sectarians - almost all and most of the priests.

The easiest way is to break up party workers and military personnel first.
I saw how an important argument for an intellectual is an ordinary plume.

That people distinguish chiefs by the strength of their blow, the excitement of whipping.
The failures as an argument are almost irresistible.

I understood why political news (arrest, etc.) is learned in prison earlier than in the wild.

I learned that the prison (and camp) "parash" is never a "parash".

I realized that you can live anger.

I realized that you can live indifference.

I understood why people do not live by hopes - there are no hopes, no will - what kind of will there is, but instinct, sense of self-preservation - the same beginning as wood, stone, animal.

I'm proud that I decided at the very beginning, back in 1937, that I would never be a brigadier if my will could lead to the death of another person - if my will should serve the authorities, oppressing other people - the same kind of prisoners as I am.

My physical and spiritual strengths were stronger than I thought - in this great trial, and I'm proud that I did not sell anyone, sent nobody to die, for a period, I did not write a denunciation to anyone.

I saw that women are more decent, selfless men - there are no cases on Kolyma that a husband comes for his wife. And the wives came, many.

I saw amazing northern families (civilian and former prisoners) with letters to "legal husbands and wives", etc.
I saw the "first Rockefellers", underground millionaires, listened to their confessions.

I realized that you can achieve a lot - a hospital, a translation - but to risk your life - beatings, cold ice.

I saw an ice cell cut in a rock and spent one night in it.

The passion of power, free killing is great - from big people to ordinary operatives - with a rifle.

The irresistible propensity of the Russian to denounce, to the complaint.
I learned that the world should not be divided into good and bad people, but cowards and not cowards. 95% of cowards with a weak threat are capable of all meanness, deadly meanness.

I am convinced that the camp is the whole - a negative school, it is impossible to spend an hour in it - it is an hour of corruption. No one has ever given anything positive to the camp and could not give it.
At all - prisoners and civilians - the camp acts corruptly.

Each region had its own camps, at each construction site. Millions, tens of millions of prisoners.

Repressions concerned not only the top, but any layer of society - in any village, in any factory, in any family, there were either relatives or acquaintances repressed.

The best time of my life is the months spent in the cell of the Butyrka prison, where I managed to strengthen the spirit of the weak and where everyone spoke freely.

Learned to "plan" life on the day ahead, no more.

I understood that thieves are not people.

That there are no criminals in the camp, that there are people who were next to you (and tomorrow will be), who are caught outside the line, and not those who have transgressed the law line.

I realized what a terrible thing-the boy's pride, boys: it's better to steal than ask. Bragging and this feeling throw the boys to the bottom.

Women in my life did not play a big role - the camp is the reason.

That knowledge of people is useless, because I can not change my behavior with respect to any scoundrel.

The latter are in the ranks, which everyone hates-guards and comrades-lagging behind, sick, weak, those who can not run in the cold.

I understood what power is and what a man with a gun is.

That it is very difficult to move from a prisoner's state to a free state is almost impossible without long-term depreciation.

That a writer should be a foreigner - in matters that he describes, and if he knows well the material - he will write so that no one will understand.