Геннадий Жуков все тексты (слова) песен, переводы, видео, клипы

ВСЕ ТА ЖЕ ПЕСНЯ...

"Эту песню пели трое: две белые американки и высоченный
узкоплечий негр. И пели они хорошо. Все трое.

- Куда подевались цветы?
Скажи мне, что стало с цветами
С тех давних пор?

Ш. Бенулеску

Первый раз его убили ночью на груди у милой,
Хоронить его хотела — не нашла в потемках тела,
Лишь нашла кровавый след, да во что он был одет,
Ту одежу схоронила, крест стоит с пустой могилой.

Жил Андрей в чащобе скрыто, захотел хоть горстку жита,

Достоверных сведений нет, но скорее всего это текст Виталия Калашникова - об этом свидетельствует не только стилистика, но и имя дворничихи. Единственное альтернативное мнение - считать это пародией на Калашникова.

Виталию , Алисе , Лилии.

1.
Когда мы все уснули и во сне
Друг друга видели, я видел в сновиденье -
Та женщина лежала на спине
В сиротском платье; и в оцепененье
Я тронул узкую ступню: иди сюда...

В одной коммунальной квартире,
На самом краю Ойкумены
Два мира не жившие в мире
Играли знакомые сцены.
Любили, как водится, дети,
Росли - доросли до беды,
И те, что звались Капулетти
Наполнили чашу вражды.

Художница

...В старых тапочках стоишь и в халате
С подпоясочкой цветастой на талии.
Эти кисти в кулаке так некстати,
Как монашенке две свечки венчальные.

А меня какую ночь гложет дума:

С верховий горних - там, где снег
Таит ручьи, кристаллами блистая, -
Знакомым звездам сумрачно кивая,
Плыл на спине спокойный человек.

Светились белым яблоком белки.
Зрачки темнели, тайное скрывая.
Прощальным жестом жизнь благословляя,

И дом мой опустел. И мир обрел черты
Великосветской тягостной обедни.
Я слушаю затасканные бредни.
Затейливые речи немоты.

И в пустоте - в движенье пустоты, -
В струящемся и вьющемся потоке,
Слова мои - как вьюшка в водостоке -

Вот этот город
Я скажу что люблю, но скажу что люблю во след
Любви, что этим городом прошла.
Вот этот город
Я скажу, что люблю этот синий прозрачный свет
Зависшего над городом крыла.

Только что ж я люблю - дым его площадей,

На какой-то ветреной, ветреной дальней планете
Привязалась девочка к ветру, а он - только ветер.
Только буйный ветер - как хочешь его обнимай…
Налетит, нашепчет - как хочешь его понимай…
Баю-бай… баю-бай… баю-бай… баю-бай…

Уж не знаю, что там с тем ветром у ней получилось.
Не случилось что-то, а может быть, что-то случилось.

ДЕРЕВЦЕ
Что за тьма была, - как ослепли все.
То-то времечко было жуткое.
Посадил я деревце на душе хрупкое,
Посадил я деревце на душе хрупкое.

То-то времечко: брат на брата все.
Предал брата брат - слез не выжало.

Был старик велик и сед -
В темных клочьях моха…
Ему было триста лет -
Целая эпоха.
Ясным утром — белым днем
Спрашивал дорогу:
— Пособи, сынок, огнем,
Потерял, ей-богу…

Разбросала жизнь рукой своей
Лед ветров, объятия дождей…
Даром не прошли- они в груди.
Мне б успеть их пропеть и дальше идти.

Я знаю пройденных дорог
Нам дважды не дано пройти,
Но приводят пути, и встречаемся мы,

- Отчего, скажи, Фалалей,
Ты не любишь Божьих людей?
- Оттого, скажу, что смотрю да гляжу,
А ещё чего - не скажу.

А скажу тебе, помнишь, ночь была святая?
Приходила к Богу девка разбитная -
Щёчки белы, да губки алы -

Если в этой пустыне нет путника, кроме меня,
То кому передам я всё то, что влачу за плечами?
Если в каждом ауле лишь дети мои да родня,
То кому же поведать семейные наши печали?

Если каждое слово звучит на родном языке,
Как узнаю - богат ли язык у родного народа?
Если только пять пальцев на каждой руке,

Опять бушуют холода,
И вьюга снегом заметает.
Поля, леса и города
Накроет всё своим крылом
Зима...

И где-то там моя душа
В долине снежной заблудилась

И была у Дон-Жуана шпага.
И была у Дон-Жуана донна Анна.
(М.Цветаева)

И была у мальчика дудка на шее, а в кармане ложка, на цепочке кружка,
И была у мальчика подружка на шее - Анька-хипушка.
Мальчик жил-поживал, ничего не значил и подружку целовал,
А когда уставал - Аньку с шеи снимал и на дудке фигачил.

Все струны любви на эоловой лире
Я в ночь без любви сосчитаю со скуки.
Но песню о мире - да, песню о мире -
Я буду играть на эоловом луке.

Ударю я воздух пустой тетивою :
Довольно постылой стрелковой науки!
Повейте хорошеньких женщин лозою -

Когда бы я был при рождении мира,
Когда б я стоял над котлом мирозданья,
Когда б улыбнулся в предчувствии пира
Над Нечто, еще не обретшим названья.
Когда бы сумел я над бездной нагнуться
И в бездне кипящей сумел отразиться,
Там Нечто могло бы с улыбкой сложиться,
И Нечто могло бы в ответ улыбнуться.

Когда мы все уснули и во сне
Друг друга видели, я видел сновиденье :
Та женщина лежала на спине
В сиротском платье и в оцепененьи.
Я тронул узкую ступню : " Иди сюда..."
Был дом, где жили мы всегда,
Глухой подвал и капала вода,
И стены облупились, и ступени вели во двор.

- 1 -

Когда сворачивается пламя костра,
Чернее ночи уголья костра.
И в черной земле зияет дыра,
Чернее черной земли дыра.

Когда сворачивается пламя звезды,

И поздно радоваться и,
Быть может, поздно плакать...
Лишь плакать хохоча и хохотать до слез.
Я слышу горб. Ко мне вопрос прирос.
Я бородой козлиною оброс.
Я в ноги врос. Я рос, я ос, я "эс"
Напоминаю абрисом своим.
Я горб даю погладить и полапать.

Железный, проклятый, кровавый век
В агонии предсмертной пасть разинул.
Его добычей стал вновь человек,
И не один за это время сгинул.

Брат брата, сын отца и деда внук
В ущельях древних гор кромсают на кусочки.
В растерзанной груди живого сердца стук

Окончен вечер, как окончен бал,
На дно горниста, там же и труба.
Размеренно спускаются в подвал
Два ящика, как два больших гроба.
Так умирает в недрах декораций
Своею смертью картонной и смешной
Твой ангел, твой злодей и твой Гораций,
Но ты-то жив и ты идешь домой.

Его ношу земную носили согбенные тени.
Он делил с ними ужин и зонт, и подушку делил.
Его ношу земную носили согбенные гении,
Чтобы жил он упрямо и прямо, и трепетно жил.

По подвалищам жизни - таким беспробудным подвалищам,
Где мятежная совесть и та обреченно молчит,
Его тени земные порой нажимали на клавиши,

Сквозь дверь проступало дрожание света,
Шуршание платьев,
Волнение складок,
А воздух за дверью был розов и сладок,
Как в детстве - в малиновых недрах буфета.

Как в детстве влекла меня сладкая сила.
В тягучей истоме,

"Мне позвонил мой дед, погибший на войне,
D G B7
И попросил: "Скажи оставшимся в стране,
C Am
Которую я спас, что весь мой полк скорбит,
B7
Что от славянских пуль славянский сын убит.

Мне позвонил мой дед, погибший на войне,
И попросил: "Скажи оставшимся в стране,
Которую я спас, что весь мой полк скорбит,
Что от славянских пуль славянский сын убит".

Он мне сказал: "Смотрю отсюда я на вас
И сожалею, что мой рано пробил час.
Я, если б не погиб тогда за вас за всех,

Я дочь свою прекрасною невестой
Так много раз когда-то представлял,
И белою голубкою небесной
Теперь она летит на снежный бал.
Глаза твои такие же, как в детстве,
И знай, что от начала до конца
Незримым огоньком в твоем влюбленном сердце
с тобою навсегда любовь отца.

На живой ноге, в бутсе «адидас»...
На живой ноге в бутсе "адидас"
Инвалид по проходу шоркает.
А другая нога - что твой карандаш,
Одной пишет - другой зачеркивает.
Как колоду карт,
Развернет меха,
Заведет гармонь заунывный зык.

По дорогам судьбы, по прошедшим тропам
Все, что в памяти дни знают цену годам,
Мудрость наших отцов передать сыновьям,
Веру, правду нести, Бога в сердце храня....

Да, в надежде не брось и любовь сохрани.
Я прошу у тебя: «Дай мне, Господи».

На обходе ему промолчали врачи: "Обречен".
Он услышал молчанье, сказал: "Что вы, братцы, ей-Богу".
Только пальцами дрогнул так, словно б он был обручен,
Словно вросшее в пальцы кольцо отдирал понемногу.

Ему будет сиделка до звезд мои сказки читать,
Утирая роток, - как куриное крылышко гложет.
И поскольку до ночи он к смерти привыкнуть не сможет,

Над градом ломкого стекла луна висела,
Степь, - круг серебряный, - цвела.
А он без дела лез на забор, лез в крапиву,
В окно чужое.
Пошёл на свечи сквозь листву,
Пошёл на свечи сквозь листву.
Теперь нас двое.

Кристально чистый свет
Струился с небосвода,
И закипала радость, как вода.
Но страх пред счастьем и большой свободой
Незримые раскинул невода.

Не искушай, судьба!
Трепещущее сердце

Не уходи. Я жизнью заплачу
За твой побег... Вернешься - не заплачу,
Не засмеюсь, от ревности не вздрогну,
От боли от былой не закричу.

Любимая, все это не любовь !
Друзья поймут и все осудят снова.
Но выше понимая людского,

От фонарей играют блики
На глади старого пруда.
Сияют так святые лики
В престольном храме иногда

Когда на сердце умиленье,
Душа спокойна и чиста,
С небес нас ждёт благословенье,

Если в этой пустыне нет путника, кроме меня,
То кому передам я всё то, что влачу за плечами ?
Если в каждом ауле лишь дети мои да родня,
То кому же поведать семейные наши печали ?

Если каждое слово звучит на родном языке,
Как узнаю - богат ли язык у родного народа ?
Если только пять пальцев на каждой руке,

на стихи Уильяма Шекспира
в переводе Самуила Яковлевича Маршака.

Когда ещё был я зелен и мал, -
Лей, ливень, всю ночь напролёт! -
Любую проделку я шуткой считал,
А дождь себе льёт да льёт.

Зачем, чтоб понюхать цветы - убивают цветы?
Зачем драгоценные листья сжигают в кострах?
В стандартных квартирах какие должны быть мечты?
А что за любовь обитает в стандартных домах?

Зачем виноград, как любовник, ползет на балкон,
А женщина окна завесила влажным бельем?
Зачем же мы землю одели в стекло и бетон?

Господь, наверно, проиграл борьбу за души
Людей, отдавших разум Сатане.
Вместо молитв нам лозунги полезли в уши,
Вранье и зло пошло гулять в стране.
С церквей кресты и маковки слетели,
За алтарем навален хлам;
Со стен святые лики с мукою смотрели,
Во что иуды превратили храм.

И была у мальчика дудка на шее, а в кармане — ложка, на цепочке — кружка, и была у мальчика подружка на шее — Анька — хипушка. Мальчик жил-поживал, ничего не значил и подружку целовал, а когда уставал — Аньку с шеи снимал и на дудке фигачил… Дудка ныла, и Анька пела, то-то радости двум притырочкам! В общем, тоже полезное дело — на дудке фигачить по дырочкам. А когда зима подступала под горло, и когда снега подступали под шею, обнимались крепко-крепко они до весны. И лежали тесно они, как в траншее, а вокруг было сплошное горе, а вокруг было полно войны… Война сочилась сквозь щели пластмассового репродуктора, война, сияя стронцием, сползала с телеэкрана. Он звук войны убирал, но рот онемевшего диктора — обезъязычевший рот его — пугал, как свежая рана.
И когда однажды ночью мальчик потянулся к Анне, и уже встретились губы и задрожали тонко, там — на телеэкране — в Ираке или Иране, где-то на белом свете убили его ребенка. И на телеэкране собралась всемирная ассамблея, но не было звука, и молча топтались они у стола. И диктор стучал в экран, от немоты свирепея, и все не мог достучаться с той стороны стекла. А мальчик проснулся утром, проснулся рано-рано, взял на цепочке кружку и побежал к воде, он ткнулся губами в кружку, и было ему странно, когда вода ключевая сбежала по бороде. А мальчик достал из кармана верную свою ложку и влез в цветок своей ложкой — всяким там пчелам назло, — чтобы немножко позавтракать (немножко и понарошку), и было ему странно, когда по усам текло.

Тогда нацепил он на шею непричесанную свою Анну.
И было ему странно Анну почувствовать вновь…
Тогда нацепил он на шею офигенную свою дудку,
Но музыку продолжать было странно, как продолжать любовь. Он ткнулся губами в дудку, и рот раскрылся, как рана,
Раскрылся, как свежая рана. И хлынула флейтой кровь.

- 1 -

В магазине - где дают брюки в полосочку поперёк -
я купил продольную флейту.
Брюки стоят столько же,
но они не такие тёплые, как флейта.

И я учусь играть на флейте.

...Очнувшись, я сказал: проклятые трамваи!
(Геннадий)

...Ночи беззвездной литая десница гулкою чашей лежит на глазницах.
Спичку зажгу - все легче, все лучше! - опознавательный факел заблудших...

Черное небо все глуше, все ниже. Агнец в подпалинах рыжих
дрожит меж ладонью и сердцем, как дека дутара, то к сердцу саднящему,

Звякнет узда, заартачится конь.
Вспыхнет зарница степного пожара.
Лязгнет кольцо. Покачнется огонь.
Всхлипнет младенец, да вздрогнет гитара.

Ах, догоняй, догоняй, догоняй...
Чья-то повозка в ночи запропала.
Что же ты, Анна, глядишь на меня ?

С тихой площади, где храм Мельпомены,
Где слагал я для тебя кантилены,
Я украл тебя с возвышенной сцены,
Где ты красила гуашью дворцы.
Ах, должно из темной крови и пены,
Что несут веками темные вены
Поднялись такие темные гены -
Казнокрады, да купцы-молодцы.

На месте святом я стоял…
Встречал рассвет и звоном город освещал…
И величаво над землёй
Сверкал на солнце золочёной головой…
Я приглашал к себе народ…
Душою очищаться.

Ведь в моём сердце Бог и истина живёт…

Снег да снег, в дому поруга, холодна постель,
А в очах вьюга да вьюга, да метель.
И в метели замерзая, под метелью чуть жива
Говорит одной другая леденящие слова:
"Ты скажи, скажи, подруга, пропадаю не за грош...
Ты зачем маво супруга ночью кажною крадешь?
Ты зачем, зачем крадешь моего любимого?"

ЮВЕНИЛЬНЫЙ СОНЕТ

В тёмной маленькой комнате,
Где-то под самыми крышами,
Свечи в старом фонарике,
Песня почти что шепотом.

Кто после нас придёт потом -

Воспоминанья тянут след,
Шумят леса ушедших дней.
Пусть даже через сотни лет,
Впитав тепло тысяч огней,
В твой мир забот и суеты,
Переступив судьбы порог,
Придет луч правды той войны,
Что Бог остановить не смог.

Прощайте, улицы мои.
Прощайте, милые названья,
Обломки детства и любви
С надеждой дальнего свиданья.
Лежит дорога в никуда,
Прощайте все, в ком отражались
Мои прошедшие года,
Друзья, что там остались.

Так было просто в прежние века:
Духовные отцы радели о морали,
Кресты страшенные высоко задирали
С навеки приколоченным Христом
И неразумным агнцам и овнам
Грозили указующим перстом.

А милые, но грешные поэты

Тому, кто нас приговорил к разлуке и сулит разлуку,
Нам предписавшему разрыв, смиренно я целую руку.
О, как бы я хотел уйти туда, где в дивном постоянстве
Две наши жизни, два пути не перехлестнуты в пространстве,
Где обреченный на печаль, приговоренный к новой встрече,
Тебе поведал бы едва ль, как я любил вот эти плечи.

Ты засыпаешь на плече легка, воздушна, невесома

Подвалом влажным и густой асфальтовой смолой,
Подвалом бражным и тугой табачною золой,
Опухшим выменем души и головой творца,
Промявшей плюшевый диван седалищем лица,
Утробным воем парных труб системы паровой
Клянусь, что это все - со мной.
Да, это все - со мной :

Ты забудешься очень просто,
Ты забудешь туман и ветер.
Память, словно желанный остров,
Вдруг откроется на рассвете.

Слышишь, только держись,
Если вдруг навсегда тебя память поманит.
Память – это не жизнь,

Урок кармы

1.
Отвернувшись от мудрости века сего,
От железного духа тевтонца,
От стоических дам, фамильярных господ,
От сутан моралистов с мечами и от
Мясников с палашами гвардейскими, от

- 1 -
Отвернувшись от мудрости века сего,
От железного духа тевтонца,
От стоических дам, фамильярных господ,
От сутан моралистов с мечами и от
Мясников с палашами гвардейскими, от
Культуры, что шляется взад и вперед,
Парфюмерных низин, фурнитурных высот,

Мне велено сказать, и вот я говорю,
Что вы хорошие, вы очень неплохие.
Но "эль" и "эр" родного языка
Вы в детстве перепутали слегка.
Услышав "храм", вы повторили "хлам",
И ждете в хлам сошествия Мессии.
Любезные, во хлам к вам не сойдет Господь.
Вы хлеб сносили в хлев, сливали кровь в криницы,

Жизнь ускоряет ритм, нет времени на счастье.
Я не хочу сейчас твоей любви,
Закрой глаза, почувствуй, как сердце бьется часто,
Но на рассвете я уйду, пойми.

Я с тобой играю, а ты кричишь: « Постой!»
Но ты не понимаешь, что я не буду твой.

Холодно в доме твоем, любимая, в доме твоем.
Здесь, где мы жили вдвоем, любимая, в доме твоем
Наст белоснежный на ложе высоком лежит,
Словно над омутом наст белоснежный дрожит,
Слово проронишь - стеклярус, брильянтовый хлам...
Стынут хрустальные тени по мерзлым углам.
Заледенелые тени застывших людей,
Что они делали в комнате зябкой твоей,

Краснел закат, молчал звонарь и старый пастырь
Писал послание, чтоб вразумить народ.
Не мы решили, но Господь, какой быть власти,
На наше время выпал этот рок.
Блаженны слабые, что мнениям покорны,
А равнодушные молчат, закрыв сердца,
Под маской благости срываются иконы
И мусор жжется на святых местах

Не путайте Эрота и Эрато,
Лукавого затейливого брата
И глупую, но честную сестру.
Не путайте Эрота и Эрато,
Не путайте великую игру
Мечты своей с ничтожностью желанья
Ей обладать. Не сводничай, Эрот!
Пусть мимо эта женщина пройдет

Эта женщина странно красива и странно мила.
Все смеешься ты, кукла, и как тебе не надоело,
Эта женщина душу им, душу за роль отдала.
Верно слепы они, а на ощупь лишь тело и тело.

Все смеешься ты, кукла, не знаешь ты и не узнаешь,
Что удачи актерской цена - вдохновенье и срам.
Что таланты - талоны в трамвае, в скандальном трамвае -

Я помню там в каком-то там былом
Былого не было, все было лишь сегодня -
Сегодня улица и дерево и дом
И девочка, да девочка (увы
Осьмнадцать было ей, что собственно не тоже,
Что восемнадцать, а на век моложе)
Однажды не сносила головы.

Я помню там в каком-то там былом
Былого не было, все было лишь сегодня -
Сегодня улица и дерево и дом
И девочка, да девочка (увы
Осьмнадцать было ей, что собственно не тоже,
Что восемнадцать, а на век моложе)
Однажды не сносила головы.

Вначале яблоко... Здесь возникает плод
Из ничего, из света, из причины.
Она его торжественно берет
И проникает в плоть до сердцевины.
Вначале яблоко... Я помню этот жест
В тот смутный день судилища Париса.
О, как она свой приз достойно съест,
Раскинувшись под сенью кипариса,