voice of loneliness все тексты (слова) песен, переводы, видео, клипы

Ни сегодня, ни завтра ты меня не полюбишь. Ты полюбишь родинки на его руках цвета молока, а не мой любимый плащ, по утрам пропахший сыростью. Лёгкий бриз, обрушившийся на маячившие воспоминания, почему-то напомнил о посиделках в небольшом баре: угостив коллег виски, тебе не хотелось расставаться с чувством обожженной гортани. Я завидовал любому, с кем ты выпивал по четвергам. Захлебываясь хриплым кашлем,привкус крови приближал исход к смерти - под джазовую музыку твоя улыбка расцветала, под шум переливающейся воды из ванной мои лёгкие выворачивало наизнанку. Изломленными руками обхватывая горло, волны до полуночи слушали голос продрогшего мальчика, кричавшего во весь голос на звезды. Он понимал, как ужасна беспомощность, но продолжал шептать:

-Пожалуйста, спасите от этого ужасного города...

Сегодня голодный октябрь отворяет застуженные двери в мир уходящих сказок. Пусть все краски моря расскажут об этой истории, разбросав по мостам не подписанные письма. Мы - люди, плененные в непорочном сознании милой Алисы, придуманный мир в её голове - часть нашего прошлого. Эта девочка в воздушном платьице все ещё помнит увянувших. Представляешь, мы когда-то были цветами. Росли в садах и распускались под ночь, с любопытством перекрашивая звезды в ярко-пылающий рубин. Но на такой разрушительной грани, такой невыносимой, мы замерзали от мрачного очарования нелюбимых рук, вдыхая аромат сожженных на траве книжек. Нам было суждено обняться на прощение. И вот теперь мы здесь с тобой, в одном из самых страшных кошмаров Кэрролла.

Тем давним летним днем, когда мы с тобой до полудня валялись в кустах малины, тебе приснился сон о том, что мы никогда не жили. Вместо нас был кто-то другой, кто-то почти счастливый. Просыпался по будильнику и, не жалуясь на недосып, начинал свой день с приятного завтрака и прощального поцелуя перед работой, обещав по дороги заскочить в химчистку. У этого человека было много друзей, многим он был интересен по разным причинам: прилежно учился и глупо шутил, заразительным смехом оживляя возле себя остальных. Не запоминались только черты лица, зато как ощутимо прорисовывались необычные глаза, чем-то напоминающие благородный нефрит: полюбить такого было не стыдно, но всё же, по каким-то странным причинам, многие всё чаще замечали возле него постороннюю, немного противную личность. У этого человека был неухоженный вид, нездоровый цвет кожи и холодные руки. Такого, как он, заметно игнорировали. Ему никогда не звонили и не писали, он был пыльным портретом на фоне шумных компаний. Два мира скрывалось во взгляде особенных, кто-то жил счастливо, кто-то немного. Но тем давним летним днём, когда мы с тобой до полудня валялись в кустах опаленной солнцем малины, сердце от боли сжималось в тиски: когда-нибудь я осознаю, что не было ни тебя, ни тех снов в обнимку.

Этот пользователь причислен к отряду грустных и покалеченных.
Эта страница давно мертва.
Письма, которые вы высылается, бьются о стену неведения, о крышку соснового гроба. Там ничего. Темнота. Линия передач оборвалась окончательно, и это уже лишь односторонняя связь.
Эти сотни тысяч призраков на просторах сети внушают страх своим необъятным, пробирающим до костей холодом. Пустые фотографии, стеклянные на них глаза и дата: "был онлайн 3 года назад".
Однажды и я пропаду точно также. Наверное, в каком-то роде я боюсь. Все мы боимся. Страшно быть затянутым в этот водоворот лжи, где каждый вроде бы вместе и вроде бы не так одинок, и в то же время простыни греет лишь холод пустой квартиры.
Ты один, и цена тебе - грош.
Я пропаду, и ты решишь, что это просто шутка. Тогда, когда все перестанет быть важным, и затеряется мой логин, пароль и старые переписки, ты решишь, что я понарошку ушел строить новую жизнь без тебя. К концу года забудешь мое имя и все, что со мной связано. Все, что якобы было так важно для тебя.
Это кажется чем-то мнимым.

Когда твоё имя выкрикивают из толпы, это чувство напоминает о чём-то приятном. В нездоровом сознании безызвестного писателя эти буквы остались в чьей-то истории, но не волнуйся, с этим концом нам бесполезно бороться. Взяв с кухни нож и перерезав горло, под залп фейерверков всё вернется к началу: вот ты родился, вот поработал. О, этот кухонный ножик кажется не таким уж и милым! Боишься воды? Не бойся. Разве забыл, как век назад ты был в неё сброшен? Или как, перебегая дорогу, угнаться за шариком казалось чем-то до невозможности весёлым. Вздымаясь всё выше, он улетал, правда, не так быстро, как сбитое тело ребёнка. Гематомы под ребрами и предпоследняя стадия шизофрении - жить в благополучной семье не совсем безопасно. Дверь не удержит надолго этого зверя, называющегося как “примерный отец” на родительских собраниях. Смеяться над брошенными детьми бывает забавно. Забавно, потому что и ты был таким же. Убегая на работу, твоя мать, торопясь, сказала, собирая сумку: “буду к десяти”, но ты не расслышал, а на часах давно уж за двенадцать. Не забывай, люди умирают и от падения с лестниц.

До сих пор помню, как кто-то позавчера крикнул мне моё имя, и я обернулся, стоя перед входом в метро на родной линии. Хватило бы любого голоса, чтобы история не повторилась, как жаль, что перепутали моё имя.

Галилеево молоко начинает редеть, и иллюзии гибнут в рассвете.
Ты, как писалось в Шекспировких сонетах, растворишься с первыми лучами восходящего солнца, тенью в последний раз отразившись на моей стене. Время 5 утра, а ты уже вырываешься кашлем из моих легких - птица, требующая свободы полета, оставишь мне лишь горсть жалких воспоминаний о вечерах, когда мы целовались в прихожей под пьяные крики соседей.
Помнишь, как ты поправляла мне галстук перед своим уходом? Я бы никогда не подумал, что на следующее утро не обнаружу тебя рядом с собой на кровати. Что твой образ будет плыть в моей памяти, что его будет штормить к разным берегам, пока он совсем не сотрется, как старая картинка из книжки. Ты ушла, ничего не сказав, но это было так громко, что у меня заложило уши.
На этот раз ты уходишь медленно, неспеша: простыни отпускают твой запах, а мои губы отвыкают от твоего имени. Тебя снова забирает утро, но уже навсегда, а я вдыхаю полные легкие инея и закрываю уставшие глаза. Только береги себя, ладно?

Ночь затягивает маленькие мерцающие огоньки все глубже и глубже в бездну под названием небо. Помнишь, ты говорила, что звездная россыпь на ночном небосводе - лишь красивая иллюзия, за которой прячется абсолютная пустота и темень? Я вдруг понял, что также можно описать мою душу: покалеченный поэт, кости положивший под свои строки, а за ними… ничего.
Ты имела обыкновение говорить невероятные вещи под алкоголем: ты говорила, что прекрасному суждено гибнуть, чтобы стать еще лучше, чтобы ярче светить и ослеплять, говорила, что истина в вине дешевом, без фальши и с похмельем по утрам, потому что это похоже на жизнь. И сейчас, стоя на краю своей памяти, я чувствую, как меня затягивает в небесную высь, как мое тело становится легким, и мы взлетаем с тобой, с твоим призраком рядом, прорезая серую пелену обыденности, открывая там… себя?
Ты говорила, что книги спасают, но даже там от тебя нет спасенья; я зову тебя Гретой под насмешливый хохот Гейне и скулю о тебе, как о Руфи, подыхая старой псиной в холоде и голоде с одной лишь печатной машинкой, пока ты в тепле и уюте засыпаешь с кем-то рядом. Просто наши миры не соприкасаются: у тебя под рукой дорогое вино, у меня лишь дешевое пойло и сигареты, а рядом конверт без марки и подписи, который я опять отправлю в пустоту, отпуская листки бумаги в свободный полет. Мое письмо застрянет в созвездии Ориона, и это будет домом для моих недосказанных чувств, а ближе к утру ты, может быть, вспомнишь…
Но я уже улечу.

Не придумали цвета моего детства. Вроде бы уже не маленький мальчик, ненавидевший поездки на море, а все равно гуляю по крышам в компании грязных проводов и спрятанных в рюкзаке сигарет с не запоминающейся маркой.
Стал чуточку ближе к небу и немножечко дальше к людям - видимо, всё и впрямь начинается с детства. Апатия, бессонница и прочая херня, мешающая мне закончить картину. В моих испачканных красками руках до сих пор не найти подходящего цвета…
Что ж, бесцветный тоже неплох для этих зареванных глаз, что никому не увидеть.
Им не попасть в галереи, не быть даже наброском на чьих то полях - нет, для других они не важны,
важны только для меня.

Дорогая, ты помнишь, мы говорили ночами о том, кем хотели бы стать? Ты мечтала писать стихи и быть флористом, выращивать розы на крыше и продавать их влюбленным парам, чтобы твои цветы дарили любимым певцам и артистам, чтобы их покупали старушки в парке. А где сейчас эти мечты?
Дорогая, не могла бы ты мне помочь найти ту, что кричала невеждам:
"Дайте мечте право на существование!"? Я потерял ее в толпе одинаковых прохожих. Свою детскую, невинную любовь.
Как-то меж строк книги о короле, который погубил Францию я нашел твои заметки, и мне вдруг показалось, что, родись ты в другом веке в Париже, то могла бы стать поэтессой. Скажем, как Цветаева. Тебя называли бы "леди" или "мадмуазель", твои стихи ценились бы дороже вина из холодного погреба ресторана на побережье, и ты поднимала бы на уши народ, танцуя без обуви, а Нотр Дам де Пари знал бы твои вечерние маршруты…
Я писал бы тебе письма и получал бы ответы о том, что этот город, боже, переполнен ароматами духов и свежих багетов, что ты влюблена в него, в его улицы, может быть, в меня тоже. И твои цветы пахнули бы Парижем, даже если ты вернешься в эту холодную и неприветливую Москву, эти цветы были бы доказательством твоей тонкой натуры, но…
Дорогая, ты сломалась?
Я вижу в твоих пустых глазах звездопады разочарований и пепел выжженных надежд. Ты ищешь глазами опору, но никогда ее не найдешь, потому что твоим стержнем всегда была любовь к прекрасному, а сейчас из этого остались одни воспоминания. Ты хотела быть флористом, помнишь? Хотела писать стихи.
Дорогая… ты помнишь свои мечты?

Аврора, со мной что-то не так. По необъяснимым причинам я измотан состоянием не верить в себя; почему-то всё кажется каким-то неправильным, меня словно вырвали с корнем для повседневного лекарства и заварили неизлечимо больному человеку. Его будет тошнить от робкого яда, но ему станет лучше, обещаю. По-другому я не умею, моя пригодность заключается в даре любить и быть при этом нелюбимым. И эти чувства необъяснимы, эта любовь не такая, как у многих женщин с мужчинами. Мы никогда не имели желание засмотреться на губы, мы просто лежали рядом и смотрели в глаза друг друга. Красиво молчали под шуршание пледа, а на утро уходили другими, забывая банального цвета. За этим всегда скрывалась какая-то наивность, но к сожалению, она никогда не отвечала на мои письма: извини, что жалуюсь перед сном. От этих таблеток невозмутимо клонит в сон, да .. извини, извини, я не предупредил: это она оставила мне на подушке. Сказала, что если я не выпью их, то никогда не смогу проснуться.

автора: kraeva.
голос: Belodedov.
музыка: Piotr Musiał – We Keep Going.

Я хочу замерзнуть рядом с тобой. Не важно как быстро, не важно как медленно, лишь бы рядом. Тобой и ещё раз с тобой, никем больше,
слышишь?
Твои руки всегда были чуточку теплее моего сердца, а теперь они потеряли свою красоту от глубоких порезов и сигаретного дыма, что я как дурак терплю. Его запах убивает меня вместе с тобой, хотя, по сути, я тоже не курю. Августовская прохлада, застывшие строки Есенина где-то меж ребер. Вас обманул проклятый попугай, а меня мои же чувства. Думал, разбираюсь в себе, а оказалось что нет - это чувство потерянности до сих пор не проходит. Мы вернулись к началу по разным путям, став ещё хуже -
убитыми.

Уровень самоубийств на 2016 год катастрофически стал низок. Меня пугает это. Я боюсь не цифр, вбитых в базу как “ неуравновешенный суицидник”, а монстров с дорогими принтами, рвущихся в большой город за дозой новой печали. Если в этом мире оттенков столько же много, как и людей, найдите для меня всего один ответ: почему из всех я храню дымчато-серый? Ощущение холодных пальцев на щеках никак не проходит - сегодня, как и вчера, ты еще значишь что-то для человека, выросшим на подоконнике мерзлой фиалкой - эти комнатные цветы питают искренность, купи их для своей загрязненной от алкоголя души. И пока руки согревают всего лишь перчатки, помни: однажды и я когда-то стану твоей фиалкой. Останусь в этом ужасном 2016, продолжу писать множество ничего не значащих фраз, как и раньше, покупая дешевый чай.

Правда, я буду стараться стать тем, в ком ты очень нуждаешься, только прошу, поливай меня хотя бы по праздникам.

Уровень самоубийств на 2016 год катастрофически стал низок. Меня пугает это. Я боюсь не цифр, вбитых в базу как “неуравновешенный суицидник”, а монстров с дорогими принтами, рвущихся в большой город за дозой новой печали. Если в этом мире оттенков столько же много, как и людей, найдите для меня всего один ответ: почему из всех я храню дымчато-серый? Ощущение холодных пальцев на щеках никак не проходит; сегодня, как и вчера, ты еще значишь что-то для человека, выросшим на подоконнике мерзлой фиалкой - эти комнатные цветы питают искренность, купи их для своей загрязненной от алкоголя души. И пока руки согревают всего лишь перчатки, помни: однажды и я когда-то стану твоей фиалкой. Останусь в этом ужасном 2016, продолжу писать множество ничего не значащих фраз, как и раньше, покупая дешевый чай.

Правда, я буду стараться стать тем, в ком ты очень нуждаешься, только прошу, поливай меня хотя бы по праздникам.

автор: kraeva.

Я хотел, чтобы она стала для всех заменой после моей смерти. Ей нравилось говорить обо мне, но, обойдясь несколькими комплементами, она перебрасывалась на свои проблемы. Забавно, её смех должны были включать на диктофон и прокручивать перед сном душевно больным людям: он заразителен, он прекрасен. Его нельзя сравнить с опадающими осенью каштанами, которые в детстве я собирал со своей сестрой в небольшую корзинку от душевной скуки, её смех напоминал треснувший айсберг в водах Северного Ледовитого океана. Они оба были разрушены изнутри – этот её нераскрывшийся бутон ромашки в сердце каменной глыбы, где разбежавшиеся по разным сторонам холодного полотна трещины сливались в узор паутины – она стала ловушкой для моих угасающих чувств. Просыпаясь день ото дня, я понимал, что умираю изнутри, гнию, как труп в могиле, отравляя людей трупным ядом своего общения.

Мы оба уродливы изнутри. Оба, и я особенно. Особенно и ты.