Фридрих Ницше все тексты (слова) песен, переводы, видео, клипы

"Warum ich so weise bin", "Warum ich so klug bin", "Warum ich so gute Bucher schreibe": Schon fruh hat Nietzsche begonnen, sein eigenes Leben und Denken zu reflektieren und mit autobiographischen Texten zu begleiten. Erst nach seinem Tod erschienen, aber noch vor der Umnachtung konzipiert und geschrieben wurde daraus sein letztes Werk und die wohl beruhmteste autobiographische Schrift "Ecce homo", die in chronologischer Folge die eigenen Werke von der "Geburt der Tragodie" bis zur "Gotzen-Dammerung" kommentiert.

Великий немецкий философ Фридрих Ницше прославился такими выдающимися сочинениями, как "Веселая наука", "Так говорил Заратустра", "Генеалогия морали", "По ту сторону добра и зла", "Воля к власти". Получив классическое филологическое образование, Ницше виртуозно обращался со словом и в своих трудах в присущей ему афористичной манере ставил под сомнение важнейшие принципы морали, культуры, психологии и религии. В "Антихристе", одной из самых неоднозначных книг знаменитого философа, критике подвергаются основы христианства. Идеи, изложенные в этой работе, оказались настолько смелыми для своего времени, что на протяжении многих лет она публиковалась с пропусками и сокращениями. В настоящее издание вошел также сборник заметок "Ессе Homo" под общим подзаголовком "Как становятся сами собою", где Ницше, по собственному признанию, "рассказывает самого себя", оставляя будущим читателям своеобразное завещание.

Поистине, уж лучше жить среди отшельников и козопасов, чем среди нашей раззолоченной, лживой, нарумяненной черни, -- хотя бы она и называла себя "хорошим обществом", -- хотя бы она и называла себя "аристократией". Но в ней все лживо и гнило, начиная с крови, благодаря застарелым дурным болезням и еще более дурным исцелителям.
Я предпочитаю ей во всех смыслах здорового крестьянина -- грубого, хитрого, упрямого и выносливого: сегодня это самый благородный тип.
Крестьянин сегодня лучше всех других; и крестьянский тип должен бы быть господином! И однако теперь царство толпы, -- я не позволяю себе более обольщаться. Но толпа значит: всякая всячина.
Толпа -- это всякая всячина: в ней все перемешано, и святой, и негодяй, и барин, и еврей, и всякий скот из Ноева ковчега.
Добрые нравы! Все у нас лживо и гнило. Никто уже не умеет благоговеть: этого именно мы все избегаем. Это заискивающие, назойливые собаки, они золотят пальмовые листья.
Отвращение душит меня, что мы, короли, сами стали поддельными, что мы обвешаны и переодеты в старый, пожелтевший прадедовский блеск, что мы лишь показные медали для глупцов и пройдох и для всех тех, кто ведет сегодня торговлю с властью!
Мы не первые -- надо, чтобы мы казались первыми: мы устали и пресытились наконец этим обманом.
От отребья отстранились мы, от всех этих горлодеров и пишущих навозных мух, от смрада торгашей, от судороги честолюбий и от зловонного дыхания: тьфу, жить среди отребья, -- тьфу, среди отребья казаться первыми! Ах, отвращение! отвращение! отвращение! Какое значение имеем еще мы, короли!"

Речи Заратустры

Часть четвёртая

В полдень

— И Заратустра все бежал, и не находил никого больше. Он был один и продолжал встречать только себя, он наслаждался и упивался своим одиночеством и думал о хороших вещах — целыми часами. В полуденный час, когда солнце стояло прямо над головой Заратустры, проходил он мимо старого дерева, кривого и суковатого, которое было увито обильной любовью виноградной лозы и скрыто от себя самого; с него свешивались путнику пышные желтые гроздья. Тогда захотелось ему утолить маленькую жажду и сорвать одну кисть; но едва протянул он к ней руку, как овладело им другое желание, более сильное, — лечь под деревом в самый полдень и уснуть.
Так и сделал Заратустра; и лишь только он лег на землю, среди таинственной тиши пестрой травы, как забыл он тотчас о своей маленькой жажде и заснул. Ибо, как гласит поговорка Заратустры: одно бывает необходимее другого. Только глаза его оставались открытыми: ибо они не могли досыта насмотреться и насладиться деревом и любовью к нему виноградной лозы. Но, засыпая, так говорил Заратустра в сердце своем:

«Веселая наука» — глубокая и стилистически совершенная книга. Философия понимается в ней как озорство духа; веселость отбрасывает в сторону уверенность педанта. Философия открывает мыслящему уму игру жизни, ее скрытые горизонты. Жизнь — не самоограничение. Природа не знает, что такое бедственное положение, здесь царствуют изобилие и расточительность, доходящие порой до безумия. Обретение свободы требует от человека мужества и героического утверждения права действовать, исходя только из своей воли.

Ночь: теперь говорят громче все бьющие ключи. И моя душа
тоже бьющий ключ.
Ночь: теперь только пробуждаются все песни влюбленных. И
моя душа тоже песнь влюбленного.
Что-то неутоленное, неутолимое есть во мне; оно хочет
говорить. Жажда любви есть во мне; она сама говорит языком
любви.
Я -- свет; ах, если бы быть мне ночью! Но в том и

Представь себе - однажды днем или, быть может, ночью тебя в твоем уединеннейшем уединении нежданно посетил бы злой дух и сказал бы тебе: "Эту жизнь, которую ты сейчас живешь и жил доныне, тебе придется прожить еще раз,а потом еще и еще, до бесконечности; и в ней не будет ничего нового, но каждое страдание, и каждое удовольствие, и каждая мысль, и каждый вздох, и все мельчайшие мелочи, и все несказанно великое твоей жизни - все это будет неизменно возвращаться к тебе, и все в том же порядке и в той же последовательности - равно как и этот паук, и этот лунный свет, что льется сквозь ветви деревьев, и этот миг, и я сам. Песочные часы бытия, отмеряющие вечность, будут переворачиваться снова и снова, и ты вместе с ними, мелкая песчинка, едва отличимая от других!"
Разве ты не рухнул бы под тяжестью этих слов, не проклинал бы, скрежеща зубами злого духа? Или тебе уже довелось пережить то чудовищное мгновение, когда ты, собравшись с силами, мог бы ответить ему: "Ты - бог, и никогда я еще не слышал ничего более божественного!" И если бы действительно эта мысль овладела тобой, она бы не посчиталась с тобой и полностью преобразила бы тебя, и может быть, и вовсе уничтожила;
и неизменный, неотступный вопрос: "Хочешь ли ты это пережить еще раз; а потом снова и снова?" - стал бы единственным определяющим началом всех твоих поступков!
Иначе насколько ты должен быть доволен собой и своей жизнью, чтобы оставить все свои стремления и жаждать только этого вечного подтверждения своей судьбы, решенной бесповоротно раз и навсегда?"

Ф. Ницше "Веселая наука"

О войне и воинах

Мы не хотим пощады от наших лучших врагов, а также от тех, кого мы любим до глубины души. Позвольте же мне сказать вам правду!
Братья мои по войне! Я люблю вас до глубины души; теперь и прежде я был вашим равным. И я также ваш лучший враг. Позвольте же мне сказать вам правду!
Я знаю о ненависти и зависти вашего сердца. Вы недостаточно велики, чтобы не знать ненависти и зависти. Так будьте же настолько велики, чтобы не стыдиться себя самих!
И если вы не можете быть подвижниками познания, то будьте по крайней мере его ратниками. Они спутники и предвестники этого подвижничества.
Я вижу множество солдат: как хотел бы я видеть много воинов! "Мундиром" называется то, что они носят; да не будет мундиром то, что скрывают они под ним!
Будьте такими, чей взор всегда ищет врага—своего врага. И у некоторых из вас сквозит ненависть с первого взгляда.

Вы жметесь к ближнему, и для этого есть у вас прекрасные слова. Но я говорю вам: ваша любовь к ближнему есть ваша дурная любовь к самим себе.

Вы бежите к ближнему от самих себя и хотели бы из этого сделать себе добродетель; но я насквозь вижу ваше "бескорыстие".

Ты старше, чем Я; Ты признано священным, но еще не Я: оттого жмется человек к ближнему.

Разве я советую вам любовь к ближнему? Скорее я советую вам бежать от ближнего и любить дальнего!

Не высота: склон есть нечто ужасное!

Склон, где взор стремительно падает вниз, а рука тянется вверх. Тогда трепещет сердце от двойного желания своего.

Ах, друзья, угадываете ли вы и двойную волю моего сердца?

В том склон для меня и опасность, что взор мой устремляется в высоту, а рука моя хотела бы держаться и опираться – на глубину!

"Так говорил Заратустра", "По ту сторону добра и зла", "Падение кумиров", "Воля к власти" - эти и другие работы величайшего немецкого философа Фридриха Ницше закрепили за ним скандальную славу человека, ниспровергавшего общепризнанные авторитеты. Работа "Странник и его тень" (1879), представленная вниманию читателей в настоящем издании, продолжает переворот всех привычных оценок и ценимых привычек, начатый в книге "Человеческое, слишком человеческое". Свои идеи философ выражает в блестящих афоризмах, в которых, по словам А.Белого, сконцентрирован "ряд мыслей, ряд переживаний, облеченных в небрежную форму", в них Ницше, "точно мудрец, путешествующий инкогнито, озадачивает наивного попутчика, и тот не знает, имеет ли он дело с безумным, шутом или пророком".

Это история души мыслителя, свидетельство глубины его духовной жизни и нравственного борения.
Заратустра, бродячий философ, взявший себе имя в честь древнеперсидского пророка, - провозвестник грядущего сверхчеловека, "смысла земли". Философская метафора Ницше оказалась призывом к началу великой борьбы человека за человеческое в себе, к переоценке ценностей и освобождению ума.

Есть у меня вопрос к тебе, брат мой; точно некий лот, бросаю я этот вопрос в твою душу, чтобы знать, как глубока она. Ты молод и желаешь ребенка и брака. Но я спрашиваю тебя: настолько ли ты человек, чтобы иметь право желать ребенка? Победитель ли ты, преодолел ли ты себя самого, повелитель ли чувств, господин ли своих добродетелей? Так спрашиваю я тебя. Или в твоем желании говорят зверь и потребность? Или одиночество? Или разлад с самим собою? Я хочу, чтобы твоя победа и твоя свобода страстно желали ребенка. Живые памятники должен ты строить своей победе и своему освобождению. Дальше себя должен ты строить. Но сперва ты должен сам быть построен прямоугольно в отношении тела и души. Не только вширь должен ты расти, но и ввысь! Да поможет тебе в этом сад супружества! Высшее тело должен ты создать, начальное движение, самокатящееся колесо - созидающего должен ты создать. Брак - так называю я волю двух создать одного, который больше создавших его. Глубокое уважение друг перед другом называю я браком, как перед хотящими одной и той же воли. Да будет это смыслом и правдой твоего брака. Но то, что называют браком многое множество, эти лишние, - ах, как назову я его? Ах, эта бедность души вдвоем! Ах, эта грязь души вдвоем! Ах, это жалкое довольство собою вдвоем! Браком называют они все это; и они говорят, будто браки их заключены на небе. Ну что ж, я не хочу этого неба лишних людей! Нет, не надо мне их, этих спутанных небесною сетью зверей! Пусть подальше останется от меня Бог, который, прихрамывая, идет благословлять то, чего он не соединял! Не смейтесь над этими браками! У какого ребенка нет оснований плакать из-за своих родителей? Достойным казался мне этот человек и созревшим для смысла земли; но когда я увидел его жену, земля показалась мне домом для умалишенных. Да, я хотел бы, чтобы земля дрожала в судорогах, когда святой сочетается с гусыней. Один вышел, как герой, искать истины, а в конце добыл он себе маленькую наряженную ложь. Своим браком называет он это. Другой был требователен в общении и разборчив в выборе. Но одним разом испортил он на все разы свое общество: своим браком называет он это. Третий искал служанки с добродетелями ангела. Но одним разом стал он служанкою женщины, и теперь ему самому надо бы стать ангелом. Осторожными находил я всех покупателей, и у всех у них были хитрые глаза. Но жену себе даже хитрейший из них умудряется купить в мешке. Много коротких безумств - это называется у вас любовью. И ваш брак, как одна длинная глупость, кладет конец многим коротким безумствам. Ваша любовь к жене и любовь жены к мужу - ах, если бы могла она быть жалостью к страдающим и сокрытым богам! Но почти всегда два животных угадывают друг друга. И даже ваша лучшая любовь есть только восторженный символ и болезненный пыл. Любовь - это факел, который должен светить вам на высших путях. Когда-нибудь вы должны будете любить дальше себя! Начните же учиться любить! И оттого вы должны были испить горькую чашу вашей любви. Горечь содержится в чаше даже лучшей любви: так возбуждает она тоску по сверхчеловеку, так возбуждает она жажду в тебе, созидающем! Жажду в созидающем, стрелу и тоску по сверхчеловеку - скажи, брат мой, такова ли твоя воля к браку? Священны для меня такая воля и такой брак. - Так говорил Заратустра.

Долго спал Заратустра,
и не только утренняя заря,
но и час дополуденный
прошли по лицу его.
Но наконец он открыл глаза:
с удивлением посмотрел Заратустра
на лес и тишину,
с удивлением заглянул он

Но тут случилось нечто, что сделало
уста всех немыми и взор неподвижным.
Ибо тем временем канатный плясун
начал свое дело:
он вышел из маленькой двери
и пошел по канату,
протянутому между двумя башнями
и висевшему над базарной площадью и народом.

Сказав это в сердце своем,
Заратустра взял труп себе на спину
и пустился в путь.
Но не успел он пройти и ста шагов,
как человек подкрался к нему
и стал шептать ему на ухо --
и гляди-ка, тот, кто говорил,
был скоморох с башни.

Тем временем наступил вечер,
и базарная площадь скрылась во мраке;

тогда рассеялся и народ,
ибо устают даже любопытство и страх.

Но Заратустра продолжал сидеть на земле
возле мертвого

О людском отребье

Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все
родники бывают отравлены.
Все чистое люблю я; но я не могу видеть морд с оскаленными
зубами и жажду нечистых.
Они бросали свой взор в глубь родника; и вот мне светится
из родника их мерзкая улыбка.

Но поутру, после этой ночи, вскочил Заратустра с ложа своего, опоясал чресла
свои и вышел из пещеры своей, сияющий и сильный, как утреннее солнце, подымающееся
из-за темных гор.
"Великое светило, -- сказал он, как некогда уже говорил он, -- ты, глубокое око
счастья, к чему свелось бы счастье твое, если бы не было у тебя тех, кому ты светишь!
И если бы они оставались в домах своих, в то время как ты уже проснулось и
идешь, чтобы одарять и наделять, -- как негодовала бы на это гордая стыдливость твоя!
Ну что ж! Они спят еще, эти высшие люди, в то время как я уже бодрствую: это не

Все это продолжалось или долгое время, или очень короткое время: ибо, в
действительности, не существует для таких вещей на земле времени. -- Между тем высшие
люди проснулись в пещере Заратустры и готовились устроить шествие, чтобы идти
навстречу Заратустре и принести ему утреннее приветствие: ибо, проснувшись, они
заметили, что его уже нет между ними. Но когда они подошли к выходу из пещеры,
предшествуемые шумом шагов своих, лев грозно навострил уши и, отвернувшись сразу
от Заратустры, с диким ревом прыгнул к пещере; а высшие люди, услыхав рев его,
вскрикнули в один голос и, побежав обратно, исчезли в одно мгновение.

Я люблю лес. В городах трудно жить: там слишком много похотливых людей. Не лучше ли попасть в руки убийцы, чем в мечты похотливой женщины? И посмотрите на этих мужчин: их глаза говорят - они не знают ничего лучшего на земле, как лежать с женщиной. Грязь на дне их души; и горе, если у грязи их есть еще дух! О, если бы вы совершенны были, по крайней мере как звери! Но зверям принадлежит невинность. Разве я советую вам убивать свои чувства? Я советую вам невинность чувств. Разве целомудрие я советую вам? У иных целомудрие есть добродетель, но у многих почти что порок. Они, быть может, воздерживаются - но сука-чувственность проглядывает с завистью во всем, что они делают. Даже до высот их добродетели и вплоть до сурового духа их следует за ними это животное и его смута. И как ловко умеет сука-чувственность молить о куске духа, когда ей отказывают в куске тела! Вы любите трагедии и все, что раздирает сердце? Но я отношусь недоверчиво к вашей суке. У вас слишком жестокие глаза, и вы похотливо смотрите на страдающих. Не переоделось ли только ваше сладострастие и теперь называется состраданием! И это знамение даю я вам: многие желавшие изгнать своего дьявола сами вошли при этом в свиней. Кому тягостно целомудрие, тому надо его отсоветовать: чтобы не сделалось оно путем в преисподнюю, т. е. грязью и похотью души. Разве я говорю о грязных вещах? По-моему, это не есть еще худшее. Познающий не любит погружаться в воду истины не тогда, когда она грязна, но когда она мелкая. Поистине, есть целомудренные до глубины души: они более кротки сердцем, они смеются охотнее и больше, чем вы. Они смеются также и над целомудрием и спрашивают: "Что такое целомудрие? Целомудрие не есть ли безумие? Но это безумие пришло к нам, а не мы к нему. Мы предложили этому гостю приют и сердце: теперь он живет у нас - пусть остается, сколько хочет!" Так говорил Заратустра.