Он обучает меня цветамОн обучает меня цветам. Мне непонятно, но ему нужно. Это всё равно что толкать глухому стакан и вести диалог про наружность.
«Белый». Он велит мне грызть рафинад, я слушаюсь почему-то. Он, конечно, не виноват, но от белого мутно: дрянь молоко и сахар в кусках — всё, за вычетом мела. Я леплю для него снежки. «Белый». Белый — рассыпчатый, если долго держать в руках.
«Жёлтый. Жёлтые — диски-глаза у шакалов и кошек, корки лимона, жаркое солнце». Жёлтый — горько-кислый оттенок умалишённых, в малых дозах — хороший, в сильных — хочется смыться сквозь стены, но не всегда удаётся.
«Дальше — оранжевый. Сполох гуашевый в шкуре тигриной; цвет мандаринов и ржавой болезни железа». Наш разговор бесполезен. «Рыжий — тоже оранжевый». Тот, кто за смертью ухаживал, ей помогая выжить; тот, кто стоит на страже, но не подходит ближе. «Рыжий». Сполох и цитрус — то, что лучше всего, но долго не длится.