Текст песни Иосиф Бродский - Перед памятником А. С. Пушкину в Одессе

Исполнитель: Иосиф Бродский
Название песни: Перед памятником А. С. Пушкину в Одессе
Дата добавления: 24.09.2017 | 11:15:19

Просмотров: 11
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным

На этой странице находится текст песни Иосиф Бродский - Перед памятником А. С. Пушкину в Одессе, а также перевод песни и видео или клип.

Кто круче?

Иосиф Бродский

или

Владимир Маяковский

Якову Гордину

Не по торговым странствуя делам,
разбрасывая по чужим углам
свой жалкий хлам,
однажды поутру
с тяжелым привкусом во рту
я на берег сошел в чужом порту.

Была зима.
Зернистый снег сек щеку, но земля
была черна для белого зерна.
Хрипел ревун во всю дурную мочь.
Еще в парадных столбенела ночь.
Я двинул прочь.

О, города земли в рассветный час!
Гостиницы мертвы. Недвижность чаш,
незрячесть глаз
слепых богинь.
Сквозь вас пройти немудрено нагим,
пока не грянул государства гимн.

Густой туман
листал кварталы, как толстой роман.
Тяжелым льдом обложенный Лиман,
как смолкнувший язык материка,
серел, и, точно пятна потолка,
шли облака.

И по восставшей в свой кошмарный рост
той лестнице, как тот матрос,
как тот мальпост,
наверх, скребя
ногтем перила, скулы серебря
слезой, как рыба, я втащил себя.

Один как перст,
как в ступе зимнего пространства пест,
там стыл апостол перемены мест
спиной к отчизне и лицом к тому,
в чью так и не случилось бахрому
шагнуть ему.

Из чугуна
он был изваян, точно пахана
движений голос произнес: "Хана
перемещеньям!" -- и с того конца
земли поддакнули звон бубенца
с куском свинца.

Податливая внешне даль,
творя пред ним свою горизонталь,
во мгле синела, обнажая сталь.
И ощутил я, как сапог -- дресва,
как марширующий раз-два,
тоску родства.

Поди, и он
здесь подставлял скулу под аквилон,
прикидывая, как убраться вон,
в такую же -- кто знает -- рань,
и тоже чувствовал, что дело дрянь,
куда ни глянь.

И он, видать,
здесь ждал того, чего нельзя не ждать
от жизни: воли. Эту благодать,
волнам доступную, бог русских нив
сокрыл от нас, всем прочим осенив,
зане -- ревнив.

Грек на фелюке уходил в Пирей
порожняком. И стайка упырей
вываливалась из срамных дверей,
как черный пар,
на выученный наизусть бульвар.
И я там был, и я там в снег блевал.

Наш нежный Юг,
где сердце сбрасывало прежде вьюк,
есть инструмент державы, главный звук
чей в мироздании -- не сорок сороков,
рассчитанный на череду веков,
но лязг оков.

И отлит был
из их отходов тот, кто не уплыл,
тот, чей, давясь, проговорил
"Прощай, свободная стихия" рот,
чтоб раствориться навсегда в тюрьме широт,
где нет ворот.

Нет в нашем грустном языке строки
отчаянней и больше вопреки
себе написанной, и после от руки
сто лет копируемой. Так набегает на
пляж в Ланжероне за волной волна,
земле верна.

1969(?), 70(?) Yakov Gordin

     Not by trading wandering business,
     scat
     his miserable trash,
     one morning
     with a heavy taste in the mouth
     I went ashore in a foreign port.

     It was winter.
     Grainy snow is a sec on the cheek, but the earth
     was black for white grain.
     The howler howled in all the bad ways.
     Back in the ceremonial night.
     I moved away.

     Oh, the cities of the earth at the time of the dawn!
     The hotels are dead. The motionless bowls,
     blindness of eyes
     blind goddesses.
     Through you pass neudreno naked,
     until the state rumbled anthem.

     Thick fog
     flipped the neighborhoods like a thick novel.
     Heavy ice covered with lime,
     as the language of the mainland,
     gray, and, like stains of the ceiling,
     there were clouds.

     And on the insurgent in its nightmarish growth
     That ladder, like that sailor,
     as that small town,
     up, scraping
     with a fingernail railing, cheekbones silver
     tear like a fish, I dragged myself.

     One as a finger,
     as in the mortar of winter space pestle,
     there the apostle is shaking the change of places
     back to the fatherland and face to that,
     in whose and did not happen fringe
     step forward to him.

     From cast iron
     he was sculpted like a plowman
     the voice said: "Khan
     Movements! & quot; - and from that end
     the land was punctuated by the sound of a bells
     with a piece of lead.

     Suppressing the outwardly distant,
     creating before him his horizontal,
     in the mist of a chenille, exposing steel.
     And I felt like a boot - a grimace,
     as a marching one-two,
     longing for kinship.

     Go and he
     here substituting a cheekbone for aquilon,
     figuring out how to get out,
     in the same - who knows - early,
     and also felt that the matter was rubbish,
     no matter where you look.

     And he, you see,
     here waited for something that can not be waited for
     from life: will. This grace,
     accessible waves, the god of Russian fields
     hid from us, all the others having fallen asleep,
     zane - jealous.

     The Greek on feliuk went to Piraeus
     empty. And a flock of ghouls
     fell out of shameful doors,
     as black steam,
     to the boulevard memorized by heart.
     And I was there, and I puked in the snow.

     Our gentle South,
     where the heart dropped first the pack,
     there is an instrument of power, the main sound
     whose in the universe - not forty magpies,
     designed for a succession of centuries,
     but the clank of chains.

     And it was cast
     from their waste, one who has not sailed away,
     The one whose daring spoke
     "Farewell, free element & quot; mouth,
     to dissolve forever in prison latitudes,
     where there is no gate.

     There are no lines in our sad language
     more desperate and more contrary
     yourself written, and then by hand
     hundred years copied. So runs on
     beach in Lanzheron behind the wave wave,
     the earth is true.

             1969 (?), 70 (?)